Договоренность же о необходимости символической платы совершенно понятна и совсем маленьким детям. Эта плата означает его желание; знак того, что ребенок хочет идти навстречу, решился на это, понял, что именно ему предлагают, почувствовал к этому интерес и чувствует пользу (цель отдаленная и промежуточная являются составляющими той предназначающейся ему полезности, которая одинаково хорошо узнается ребенком не только на психоаналитических сеансах, но и в процессе овладения знаниями, который, равно как психотерапия, снимает его тревоги и страхи). Это тот эффект, которого добивается психотерапия; она раскрепощает желание. И это может быть перенесено в планы школы: пробудить в ребенке желание знать, желание учиться, понимать; не непременное желание, обязанность подчиняться родителям и вышестоящим взрослым, а возможность самовыражаться, действовать, творить. Со времен Карла Великого принц, который хочет иметь надежных людей для своего аппарата власти и управления, поощряет наградами хороших учеников, тех, кто доставляет удовольствие хозяину, и наказывает или избавляется от плохих, тех, кто не достигает результатов, которые удовлетворяли бы целям, поставленным хозяином, или которые не подчиняются правилам, установленным в интересах данной группы.
Завоевать что-то, чего хочешь, – совершенно иное дело, чем быть обязанным это принять. Аналогично – в отношении овладения знаниями. Сделать знания доступными для всех, кто к ним стремится, каково бы ни было желание родителей, или ритм, в котором они приобретаются, возможности детей при том условии, что дети испытывают горячее желание эти знания приобрести и изъявляют его – это совсем другое дело, нежели сделать образование обязательным. Справедливо заклеймить эксплуатацию здоровья человеческого существа (физического, нравственного, умственного). Но проблему эту не разрешить, запрещая детям от восьми до шестнадцати лет работать за вознаграждение или без него. Надо лишь информировать ребят о границах прав их нанимателей. В действительности же дети гораздо больше эксплуатируются, становясь бенефициантами, и обязаны в этом взрослым, которым позволено – и оправдано законом – произвольно пользоваться по отношению к детям правами, касающимися их занятий, и абсолютно – властью, экономической и даже сильной физической, – по отношению к тем, кто слабее их.
У детей нет никакого прибежища между их семьей и обязательной школой. Если работать им запрещено, то есть запрещен заработок, то им мало что остается: либо восставать, либо стать правонарушителями, либо подчиниться (пассивное правонарушение, благосклонно принимаемое родителями и учителями), либо уйти в болезнь, умственные расстройства, разрушительные расстройства чувств – в неврозы, психозы, иначе говоря – в болезненные состояния, что означает унижение желания, подавление желания, увечье ребенка, невозможность самовыражения, как и невозможность ввести свою активность в русло общей активности общества.
В Соединенных Штатах маленькие американцы имеют право зарабатывать. С восьми лет они могут выполнять разные мелкие работы после занятий в школе. Они разносят молоко, газеты.
Очень важно чувствовать, что можешь за себя отвечать. Если бы во французском обществе детям в возрасте 7–8 лет была предоставлена возможность заниматься тем же, чтобы они могли чувствовать себя самостоятельными, чтобы они умели без помощи взрослых переходить улицу, перемещаться без взрослых из одного места в другое, – то отношения улучшились бы как в обществе, так и в семье. Ребенок чувствовал бы, что его не только терпят, но ощущал бы, что приносит пользу. Такая революция была бы небесполезна для Франции. Увы, все тут же оказываются против; стоит мне только посоветовать родителям – оплачивайте детям какие-то небольшие, посильные им, работы по дому (и на домработнице сэкономите…), в ответ на это мне говорят (именно такое я слышу на встречах с родителями): «Ну, если дети начнут оказывать услуги за деньги – это стыд». – «Почему же? Ведь вы платите домработнице, вы платите человеку за тот труд, который он выполняет». – «Но ребенок не может сделать это так же хорошо, как взрослый!» – «Вы можете заплатить ему меньше, если работа выполнена недостаточно хорошо, или можете сказать: „Отлично!” – и заплатить столько, сколько следует. Его право отказаться от части этих денег в знак семейной солидарности».
В возрасте от 9 до 12 лет ребенок выучится делать все, что можно, по дому и настолько хорошо, чтобы делать то же у посторонних, поскольку подростком он сможет делать это не только у себя дома. В 12–13 лет подростку уже необходимо выходить из лона семьи и бывать в других домах. Так у него не возникнет чувства, что родители его эксплуатируют под предлогом того, что он от них полностью зависим. У других он не чувствует того давления, какое нередко испытывает дома.
В XVI–XVII веках сыновей часто отдавали в учение или в пажи к другим. И в деревнях то же самое – двенадцати лет уже можно было идти в услужение на год-два к людям, занимавшим такое же положение, как и их родители, которые освоили то же ремесло. Постигнув ремесло, дети могли возвращаться (или не возвращаться) к родному очагу, чтобы помогать стареющим родителям.
В сущности, в прежние времена обществом проводился эксперимент по социализации детей. И наше, современное, общество могло бы перенять у предшествующих подобные отношения, будь школа местом, где воспитание ребенка осуществлялось бы комплексно: ученики в ней могли бы работать вместе с художником, со столяром, с поварихой, с уборщиками… наконец, – со всеми теми, кто содержит школу в исправности… И в то же время занимались бы с преподавателями. Они могли бы многому научиться, если бы школа действительно была местом, где протекает их жизнь, а учителям платили зарплату за то, что они передают свои знания юным, сознавая и ценя уравнивающую и детей и взрослых свободу человеческой личности. Конечно, у детей нет знаний взрослых, но все, что рядом, буквально у них под боком, то, что может пригодиться в активной жизни, – должно быть задействовано. И в таком случае связь взрослых и детей была бы обеспечена. Иначе же возникают такие ужасные ситуации, когда вместо того, чтобы убрать со стола посуду, дети кладут на него ноги.
На совместном отдыхе обязанности распределяются четко.
Сколько детей говорит, что хотели бы покинуть свои семьи и идти в пансионы, где так же, как на каникулах. Иногда они говорят не «пансион», а так: «Хорошо бы, чтобы было как на каникулах и все бы друг другу помогали…» – как в летних и зимних лагерях. Там все по очереди участвуют в поддержании порядка в доме: пятеро-шестеро отправляются с преподавателями за покупками, другая группа убирает в доме, третья – занята на кухне. И они счастливы, что родители – далеко, приятно видеть их время от времени, но не постоянно.
Настоящая революция в воспитании начнется, когда школа вместо государственного учреждения станет местом, где учат отвечать за себя самого, учат солидарности со всеми без различия в возрасте, где у каждого – своя задача, но нужная всем.
Но стена эта держится крепко. И профсоюзы будут против.
О наказах…
Во времена созывов Генеральных штатов
[186] о защите прав детей было совершенно забыто. В Наказах не обнаруживается абсолютно ничего, что могло бы действительно изменить жизнь будущих граждан. Но в 1789 году имел хождение анонимный документ, который претендовал на исправление этого упущения. Тому, кто читает этот документ сегодня, форма некоторых требований может показаться смешной, но смысл превосходит их дискуссионный пыл. Так, под страхом ада или грозя появлением огромного злого зверя, редактор или редакторы призывают в том документе к отмене розог и муштровки, требуют образования для девочек. А родителям и учителям приказывается «прекратить то и дело противоречить действиями и словами тем урокам, которые взрослые преподносят детям обоих полов, поскольку невозможно запрещать другим совершать плохие поступки, если они совершаются всеми и постоянно – без зазрения совести».
