Общество довольствуется мелкими подарками детям, в действительности же не хочет взяться за проблему всерьез. А ведь с предоставлением детям права голоса могут произойти вполне реальные изменения в отношении к ним общества, да и в их отношении к нему. Маленькие граждане будут рассматриваться с самого детства как влиятельная сила, взрослые же, у которых не только повысится ответственность за семью, но и одновременно возрастет чувство ответственности за своих детей как за граждан, получат возможность видеть в них, юных, борцов за демократию, свое продолжение.
Когда человек взрослеет, он должен думать о своем продолжении в мире – для этого он производит на свет детей, но общество сочло возможным признать справедливым утверждение, что дети являют собой обузу, и потому лишает их права голоса. Хотя очевидно, что предоставление детям этого права было бы со стороны общества поступком более естественным и необходимым, чем символическое повышение дотаций на семью, при том, что деньги быстро теряют ценность.
Социологи утверждают: «В наше время сознание дозрело до того, чтобы защитить права ребенка». Такой оптимизм представляется несколько упрощенным. То, что ребенок становится ведущей темой, обсуждению не подлежит. Но при этом упускается главное – ребенка не воспринимают как будущего мужчину или женщину. В нем не развивается критическое мышление, не приветствуется и стремление к свободе, проявляющееся у детей в желании быть самостоятельными.
Я думаю, что нынешние двенадцатилетние по своей гражданской и социальной зрелости приблизительно равны двадцатипяти – тридцатилетним 1900-х годов. Тем не менее право голоса молодым – с 18 лет. Только в этом возрасте они «учатся» голосовать, тогда как иметь этот опыт должны были бы задолго до того, как голосование станет их правом и обязанностью.
Малая часть молодежи выступает за крайности, основная же масса имеющих право голосовать в 18 лет представляет собой сегодня безразличное большинство, испытавшее на себе произвол: слишком долго их и близко не подпускали к избирательной системе – и они в нее не верят. Они думают и говорят, что нечего голосовать, это ничего не изменит. Очевидно, что молодежь никогда не принималась в расчет при выборах. Политика в политиканском смысле прежде делалась лишь половиной человечества – мужчинами, которые подвергали сегрегации женщин, дабы доказать им свою власть, вместо того чтобы поровну разделить ответственность за решения, касающиеся настоящего в обществе и того продолжения, которое эти решения обретут в будущем.
Если бы у родителей было право голосовать и за детей, то представляющие их депутаты, обязанные считаться со всеми, кто их поддерживает и кто обеспечивает жизненные и служебные блага, обязаны были бы, принимая то или иное решение, принимать в расчет и детей. Это было бы действительным человеколюбием. И именно детские голоса заставили бы избирать тех, кто будет защищать интересы детей и молодежи. У нас была бы совершенно другая политика в области национального образования, поскольку депутаты в своих округах представляли бы и тех, кто еще кричит в своих люльках, но кто имеет уже через своих родителей право голоса; вот и поддерживались бы тогда те избранники, кто заботится о подрастающем поколении, о живых силах страны.
Кто же отважится на такое в наше время, в нашем геронтократическом обществе, где ни один важный или командный пост не могут занять мужчины или женщины моложе 40 или 50 лет? В том возрасте, когда как раз бы и быть им избранными от лица молодых на роль советников в тех областях, где у них имеется опыт, но, увы, никак не власть – ни исполнительная, ни законодательная, и никакого ответственного поста.
В наши дни такой возрастной переворот во властных структурах кажется в высшей степени утопичным и смешным. Но почему?
IV часть
Постепенная революция
Эскизы ранних превентивных мер и первые наброски «домов детства»
Взрослые хотят понимать детей и властвовать, а стоило бы их послушать.
Один малый, другой – старый, но в равной степени – люди.
Франсуаза Дольто
1 глава
Слушать и слышать
До четырех…
Слушать и слышать детей.
Это не значит наблюдать за детьми как за объектом исследования, это не значит искать способы, как их образовывать, – это значит уважать их, любить в их лице новое поколение, которое растет рядом с нами. Если бы еще знать, насколько мы действительно их слышим, а насколько путаем волны приема, перевираем и приспосабливаем к собственному пониманию то, что слышим…
Мы ничего не можем навязать детям. Существует, по-моему, только один способ, чтобы им помогать: быть самими собой и говорить, что и сами мы тоже чего-то не знаем, но они это узнать должны; не надо утверждать, что мы строим им будущее, – они делают это для себя сами; только таким образом детям будет предоставлено право строить свою судьбу именно так, как они сами себе ее представляют. К великому сожалению, даже того не желая, мы воздействуем на детей.
Мы отвечаем на их просьбы и требования с автоматизмом, выработанным благодаря генетическому наследственному коду при определенных социальных условиях; мы уступаем своим порывам, смене настроений, внешним воздействиям. Но ошибки менее ощутимы, если возникают они в результате любви, пусть даже неумелой, когда доверие и уважение друг к другу создают условия для взаимопонимания.
Счастье, что начинают создавать «образовательные центры». Но было бы ошибочным доверять одному и тому же человеку проведение с детьми психоанализа и работу по их образованию. Эти роли уже были перепутаны, что вызывает лишь сожаление, поскольку направленность деятельности в обоих случаях не одинакова.
Психоаналитик, с одной стороны, начинает с выслушивания, помогая ребенку высказать то непроговоренное, что живет в нем с первых лет жизни, то есть психоаналитик возвращается вместе с ребенком в его прошлое, и исследование, таким образом, проводится с помощью воображаемого бессознательного возвращения к прошлой жизни, включая пренатальное существование. С другой – готовит ребенка к будущему и будущей самореализации. У психоаналитика нет практической цели, и он не прибегает к какому-либо образовательному прессингу. Он не судит и не советует. Учитель же, напротив, является своеобразным поводырем ребенка и обязан помочь ему вписаться в тот или иной тип общества.
В основе нашего интереса к человеку, пребывающему в возрасте детства, лежит по преимуществу то, что на этой стадии его развития возможно контактировать с ребенком на уровне задействования всего его личностного потенциала. Аналитик находится в том возрасте, когда с ним все ясно. Или почти все. В возрасте же его «пациента» есть нечто новое, уникальное, несравнимое, и этому «нечто» необходимо помочь выжить, пробудить его, поддержать.
Привести родителей к осознанию этого – не значит развить в них чувство вины. Мать психотика страдает от того, что находится не рядом с ребенком на сеансе психоанализа. По моему мнению, это материнское состояние необходимо учитывать при психоанализе. И я против того, чтобы мать была исключена из процесса лечения ребенка. Это позволяет избежать момента переноса на аналитика, ребенок не укоренится в том, что психоаналитик – заместитель матери.
