Дети с психическими нарушениями могли бы многому научить тех, кто их примет. Общество только выиграло бы от большей интеграции в нашу обыденную жизнь так называемых ненормальных детей. Но люди их боятся, и этот страх проявляется подчас в совершенно недопустимых формах, например, в петициях от соседей против создания учреждений для детей-дебилов. Они не желают, чтобы эти дети жили рядом с ними. И тогда они выталкивают вперед своих детей со слезами: «Это будет их шокировать».
Это неправда, детей это вовсе не шокирует, это шокирует взрослых. Тут уже нечто похожее на религиозные войны. Только, открещиваясь от этих детей, говорят не об их одержимости, а несколько иначе: «Они будут мешать нашим детям развиваться, потому что наши дети начнут подражать им!» Такие родители хотят как пример для подражания навязать своим детям себя и повторить в них собственную жизнь. А дети прекрасно без чьей бы то ни было помощи обретут свою индивидуальность и идентифицируют себя, не теряя при этом уважения к индивидуальности другого, если, конечно, их обучение предполагает использование мотивировок, подобных данной: «Ты – такой, а это другой, и у него на это есть вполне определенные причины». И нет никакой угрозы, когда их, даже совсем маленьких, помещают вместе с детьми-инвалидами, страдающими детским церебральным параличом, или же с аутистами, – здоровые дети не идентифицируют себя с ними, контактируя, они побуждают их к общению и действительно находят с ними общий язык. Эти дети нуждаются в помощи для того, чтобы узнать историю собственной жизни; в этом очень помогают полученные от их родителей сведения. Но необходимо, чтобы они находились вместе с другими детьми – здоровыми; ведь они – тоже люди, и люди, поддерживающие жизнь других; они – часть социального полотна. Им должно быть предоставлено место и в школе. Но для этого должны произойти такие изменения, до которых мы еще не дозрели. Нужно, следовательно, готовить к этому людские умы, понемногу, постепенно. Чтобы лет через десять, двадцать люди изменились и поняли, что психотики – их собственная душа, загнанная в угол; ими самими, «нормальными», коими представляются они нам.
Аутисты
В Вероне группа акушеров совместно с теми, кто занимается уходом за новорожденными и грудными детьми, а также с врачами-психиатрами провела исследование, которое подтверждает возможность предупреждения аутизма.
До того, как женщины стали рожать в родильных домах, на всю провинцию насчитывалось от силы 13 или 14 умственно неполноценных (от 6 до 12 лет). И вот в течение двух-трех лет случаи детского аутизма заметно участились (в течение этого времени женщины, жительницы горных селений, рожали в роддоме и оставались там первые восемь дней после родов). Новорожденного больше не встречали односельчане.
В связи с происходившим решено было организовать выездные бригады. Роды проводились в условиях больницы, во избежание ранней детской смертности, но если не было никаких осложнений, то роженица через двое суток возвращалась в родную деревню.
Врачи из выездной бригады посещали ее там каждый день по очереди с местными женщинами, которые были соответственно подготовлены.
Такой метод совершенно изменил взаимоотношения новорожденного с отцом, матерью и всей семьей.
В Италии ничего не принимается сверху, все решается на уровне провинции. И опыт привился.
В действительности, аутизм – не врожденное заболевание. Он выявляется позже. Это реакция адаптации ребенка, подвергшегося в процессе его самоидентификации какому-то испытанию. Это может быть травма, в результате которой ребенок потерял аффективный и символический контакт с матерью, или сфера чувств ребенка пострадала по какой-либо другой причине. Обычно это случается либо в первые дни жизни младенца, либо между четырьмя и десятью месяцами, аутизм – никак не врожденное заболевание.
Со временем это проходит. Но не надо ждать, что подобное отчуждение пройдет само по себе при общении с другими.
Аутист находит прибежище в одиночестве своей внутренней речи. Он потерял речевую связь с другими. Он как марсианин в лоне своей семьи. Он – существо высшее. Болезни к нему не липнут.
Аутизм – не врожденное заболевание. Это реакция адаптации ребенка, подвергшегося в процессе его самоидентификации какому-то испытанию.
Какое-то событие вмешалось в жизнь младенца: чаще всего это отсутствие матери (скорбь, путешествие). Это событие резко врывается в устоявшийся ритм жизни малыша, а мать не объяснила ему, что произошло, да она и сама, как ни припоминает все, сопутствовавшее событию-причине, часто не знает этого. Мать сможет вытащить ребенка из его скорлупы, найдя для этого нужный момент и нужные слова, такие, чтобы ребенок мог восстановить в себе тот ритм жизни, который предшествовал травме.
«Без объятий, не на ночь, расскажите ребенку, что тогда произошло». На радио у меня была возможность связаться с еще молодыми матерями детей в возрасте до трех лет, страдающих аутизмом. Я посоветовала им рассказать ребенку, почему они исчезли, когда детям было от четырех до девяти месяцев, и сказать, что они не знали, что он от этого так страдал. Десяток из этих детей, те, кому было меньше трех лет, смогли вновь восстановить контакт со своими матерями, как это было до того события, после которого они впали в аутизм.
Я не верю в психотические состояния. Во всяком случае, в их «фатальность». Для меня дети, страдающие аутизмом, – это рано созревшие дети, с которыми не говорят о том, что для них важно. Это «важно» могло случиться в первые дни жизни, в родильном доме, когда, например, ребенку не говорят, как его мать боится рожать без отца, или ребенка не посвящают в то, что он в семье нежеланный, или что хотели девочку, а получился мальчик, или что есть какая-то проблема, которая не касается ребенка, но мать о ней неотступно думает.
Считается, что эти дети страдают из-за отсутствия адаптации, они блокированы, потому что брошены или чувствуют себя отвергнутыми. На самом же деле не было произведено акта-слова, в котором бы этим детям были проговорены те сложности, через которые прошли их тела, физическая оболочка, в то время как духовная имела несчастье впасть в заблуждение, что мать (болезнь – происшествие – забота) их отвергла.
Мое дело и заключается в том, чтобы вернуть этих детей, рассказать им, отчего произошел их разрыв с жизнью. А так как разговор этот ведет с такими детьми не мать, то у детей происходит регрессивный перенос: то, что осталось в них здорового, вновь цепляется за материнскую образующую, что нет – погружается в безумие. Сначала они вступают в отношения переноса с врачом-психотерапевтом, подменяя этим их прерванную связь с матерью, и от этого переноса их надо потом освобождать, для того чтобы они могли войти в общение и не привязаться «задним числом» к кому-нибудь, кто может служить им нянькой, но никогда – ни архаическим отцом, ни архаической матерью (именно они – архаические мать и отец – интегрируют его собственное тело).
Именно поэтому нужно, чтобы психотерапевт действовал исключительно словом и не прикасался к больному.
Перенос в общении таким образом символизируется.
