В первую очередь, важна готовность взрослого войти в вербальный и эмоциональный контакт с ребенком. Хорошая кормилица, вопреки распространенному убеждению, распознаётся не столько по лактации, сколько по способности к общению. Очень важен голос кормилицы или воспитателя. Люди разделяются в смысле голоса на левшей и правшей, смотря по тому, у кого какое ухо главное. Можно быть правшой в отношении глаз, но левшой в отношении ушей, оставаясь при этом правшой в отношении рук. Это очень важно для почерка: левши, которые одновременно являются правшами в отношении глаз, оказываются отщепенцами в школе. Причем с самого начала. Потому что маленькие дети могут делать что-либо только очень близко от своего лица. Как будто их лицо и то, что они делают, – это половинки единого целого… «Леворукий», но «правоглазый» ребенок, если у него хорошее зрение, может видеть на три километра вперед, но он ничего не может сделать руками, не приблизив к ним лицо. Письмо – пытка для такого ребенка, потому что у него сильно напряжены мускулы шеи. Зато если он левша и в отношении рук и в отношении глаз – все прекрасно, потому что «рабочая» рука и «рабочий» глаз совпадают. Менее тяжело «левоглазому», но «праворукому»: он все-таки может наклонять голову. Хотя ему тоже очень неудобно.
К десяти годам это уже не играет никакой роли, потому что ребенку уже не нужно приближать лицо к тому, что он делает.
Певец, у которого ведущее ухо левое, – левша в отношении голоса (потому что его голос соответствует уху); в наше время это компенсируется звукозаписывающими устройствами, но публичное выступление такого «левоголосого» певца исключено, даже при самом прекрасном тембре голоса. Они могут петь только в хоре; их не ценят как солистов, хотя при научном исследовании их голосов выясняется, что у них превосходный голосовой аппарат.
Если дети попадают к «левоголосой» кормилице, им так неприятно слышать ее голос, что иногда они вообще перестают что-либо слушать. Однако выбор кормилицы нельзя основывать исключительно на выборе функциональной асимметрии. Существуют и другие факторы, которые имеют значение и могут компенсировать несовпадение в латерализации.
Но стоит задуматься об этих факторах, как замечаешь, что множество деталей от нас ускользают; может быть, исследователям и удается иногда их очертить, но едва ли удается разобраться с ними и установить какие-то нормы. Креативность человека – результат подавления желаний, если это подавление происходит в эмоционально благоприятной атмосфере, позволяющей ему сублимировать желания по примеру окружающих его людей. Государство, которое решилось бы разлучать детей с матерями вследствие несовпадающей ориентации голоса, достойно было бы называться «дивным новым миром»
[147], то есть вступило бы в противоречие с элементарной гуманностью. Ребенок будет основывать свое своеобразие, свое отличие от всех остальных детей именно на том, чего ему не хватало рядом с матерью. Я думаю, что чем больше отличий между людьми, тем более креативно подавляемое желание.
Не следует поддаваться искушению создавать идеальные условия ребенку на основе опыта и данных, добытых наукой, но все же можно придерживаться определенной линии поведения (особенно вербального), позволяющей выразить эти различия, эту нехватку, оправдать, очеловечить страдание из-за этой нехватки, страдание из-за невозможности увидеть свое желание удовлетворенным. Желание не обязательно должно быть удовлетворено, но непременно – мотивировано. Не удовлетворяя, обосновывать (ведь как, например, бывает с родителями, идущими на поводу у ребенка: они, считая себя обязанными давать ребенку все, что он просит
[148], требует, вымогает, потакают любому его капризу и в результате они спохватываются, что пришли к безвыходной ситуации: ребенок никогда не бывает доволен). Если всякая просьба ребенка тут же удовлетворяется взрослым, будучи принята за насущную потребность, ребенок, не встречая отказа, сочтет, что обоснования не обязательны, поскольку у родителей их нет; все будет иначе, если предложить ему высказать свою просьбу, или отсрочить исполнение желания, или, возможно, признать его просьбу невыполнимой. Не существует других решений, кроме как поговорить с ребенком о его желании, облеченном в форму высказанной просьбы, и признать за ним право на это желание, выразить ему свое уважение к просьбе, подробно и внимательно поговорить с ним о желаемом предмете, но отказать в телесном, физическом, потребительском удовлетворении его желания. О любом желании можно говорить, можно представлять себе какую-то вещь и т. д. Это введение в культуру. Любая культура – это продукт перемещения объекта желания или перемещения самого желания на другой объект, перемещения, позволяющего поддерживать коммуникацию между субъектами языка.
…Но обуздывать желание… И передавать эстафету
Если желание всегда удовлетворяется, это означает смерть желания. Когда мы говорим ребенку «нет», это повод для вербализации отказа в предмете желания, при условии, что мы уважаем право ребенка устроить сцену. «Ты прав, я не делаю того, что ты хочешь… Но я считаю, что вправе этого не делать». Создается напряжение, но из этого напряжения вытекают честные отношения между ребенком, выражающим свое желание, и взрослым, выражающим свое, – если, конечно, жизненные потребности ребенка при этом удовлетворяются. Два субъекта выражают каждый свое желание.
Иллюстрация: приятное развлечение под названием «витринный ротозей». Ваш сын видит в витрине игрушечного магазина машинку. Он желает ее потрогать. Вместо того чтобы входить в магазин, предложите ему подробно рассказать, чем хороша эта игрушка. Полчаса проходят в очень оживленном общении со взрослым. И он говорит: «Мне очень хочется ее купить». – «Да, ты прав, неплохо было бы ее купить, но я не могу. Мы придем сюда завтра, будем видеть ее каждый день, будем говорить о ней каждый день». Тут двойная выгода: сам факт того, что о желании говорится, оправдывает это желание, но в то же время родителю не приходится исполнять все желания. Ребенок останавливает свой выбор на объекте и выражает желание немедленно получить его в свою собственность. Единственный конструктивный ответ состоит в том, чтобы вербализировать желание и на словах обсудить с ребенком все привлекательные черты, которые имеет для него этот объект.
Говорить: «Но в мое время у детей этого не было» – это значит отождествлять ребенка с его родителем-ребенком; это значит отрывать ребенка от его времени, от его пространства и от его желания. Или еще: «Даже и не думай, это не для нас».
Нет, единственное решение – сказать: «Ты прав, это очень хорошая игрушка; тебе ее хочется, но я не могу ее купить. Если я тебе ее куплю, сегодня у нас не будет мяса на обед, потому что у меня с собой столько-то денег, и если я их потрачу на игрушку, мне не хватит на другое». Разумеется, ребенок может возразить: «А мне все равно, я могу обойтись одним хлебом». – «Да, но мне не все равно». Ребенок сталкивается с тем, что другой человек тоже испытывает желание и настаивает на своем, и делает это не назло, не для того, чтобы помучить ребенка; он объясняет своему маленькому собеседнику, что осуществляет тем самым свою ответственность взрослого и что его противодействие есть не что иное, как господство над собственным желанием. У взрослого существует иерархия желаний, которую он принимает как должное. И конфликт между его желанием и желанием ребенка следует тоже принять как должное.
