Урна внутриутробной ночи
В Бали рождение ребенка отмечается священным ритуалом, который увековечивает память о внутриутробной жизни. Сразу после извлечения плода плаценту, немного крови и амниотическую жидкость собирают в скорлупу кокоса, обернутую древесным волокном. Родовую урну мальчика устанавливают справа от входа в дом, а девочки – слева. Затем пуповину высушивают, заворачивают в лоскуток и хранят на протяжении всей жизни этого нового члена общины. Отметим, что инки также хранили пуповину.
Может быть, у плода тоже есть желание родить себя на свет, желание творить?
Во всяком случае, можно сказать и так: ребенок сам себя рожает… Неправильно говорить: «Он – кровь от крови своего отца». Это не так! И не от крови отца, и не от крови матери. Плод вырабатывает свою собственную кровь, часто совсем не такую, как у его родителей; кровь ребенка вырабатывается плацентой. Он получил жизнь, но эта жизнь содержится в его плаценте, и он сам берет ее по мере того, как глубже укореняется в жизни. Он ежедневно переживает себя самого, он – дитя своих собственных усилий, хотя в то же время он нуждается в защите, в заботе и попечении. Опека необходима для нашей физиологической жизни, но в человеке физиологическое не существует само по себе, оно неотделимо от символического. Все наши функции лежат в языке. Каждый бессознательно делает собственный выбор в пользу выживания. Мы участвуем в жизни, не так уж много о ней на самом деле зная, – и мы ничего не знаем о том, что такое смерть.
Раннее рабство, отсталые дети
Ребенок, которого слишком рано разлучают с матерью, регрессирует по отношению к внутриутробной жизни и входит в двигательную, языковую, вербальную жизнь не так, как дети, оставшиеся при матери, – он словно еще не знает, кто он такой. Чтобы это понять, необходимо узнать, каким образом складывается индивидуальность.
Что такое индивидуум? Другие распознают его как объект, который отделен от них пределами кожи, облекающей тело. Но в то же время представитель человеческого рода, обладающий историей своего происхождения, несводимой к истории других людей, является также субъектом желания, а это означает, что он находится в языке и существует только в отношениях с избранными другими, с теми, кого он знает, которые его любят и благодаря которым он является субъектом желания. Субъект бывает бессознательным в тот миг, когда он воплощается в двух половых клетках; он продолжает быть бессознательным in utero; то же самое – когда он рождается; он продолжает быть бессознательным некоторое время после появления на свет; однако он уже вполне обладает чувствительностью и способен запечатлевать в памяти языковые отношения желания или антижелания, которые испытывает одновременно с матерью in utero, и одновременно с матерью и отцом в том, что касается их отношения к нему. Поддержка его индивидуализации, в смысле тела, требует удовлетворения его основных телесных потребностей (с учетом ритма, количества, качества): дыхания, жажды, голода, сна, света, движения. Психическая индивидуализация, неразрывно связанная с органической, есть результат межличностных отношений; она возникает на основе символической функции, закрепленной во всем организме целиком и подчиняющейся головному мозгу. И нет субъекта, который, осознавая себя индивидуумом, не говорит (если он носитель французского языка), пускай еще не совсем разборчиво: «Моё… (Я)… хочу…» И когда он говорит «Я» (moi) – это значит, что он уже является субъектом, который самоидентифицировался в своем теле. Но до этой стадии он почти полностью слит с тем, что переживают по отношению к нему его отец и мать. И по мере того как индивидуум себя творит, его индивидуализация структурируется по отношению к его желаниям и отказу в их удовлетворении. Именно благодаря их чередованию он начинает чувствовать, что существует. Именно ожидание, отказ в немедленном удовлетворении его желаний позволяют маленькому ребенку почувствовать, что он существует; этим путем субъект превращается в индивидуума, сперва телесно, потом психически. Он обнаруживает сам себя на основе того, чего ему не хватает или в чем ему отказывают. Отказывают из-за того, что это невозможно, или, хоть и возможно, однако противоречит желаниям другого индивидуума. А сам ребенок, поначалу слитый со взрослым, утверждает свою индивидуальность первым же «нет», которое противопоставляет воле другого человека. Сперва он – часть своей матери, и если она плачет – он огорчается, а если она смеется, то и он весел; это напоминает явление индукции в электричестве, когда ток, проходящий по большому соленоиду, индуцирует ток в малом соленоиде, расположенном внутри него. И только расставшись с матерью, ребенок через волнение, которое он испытывает, чувствует, что потенциально может существовать и без матери, хотя пока и недолго. Однако для ребенка разлука с матерью патогенна, пока он еще слишком мал, чтобы сознавать, что он – сын (она – дочь) такой-то и такого-то, и отдавать себе отчет в своих желаниях; он слит с человеком, от которого зависит его безопасность. Начиная говорить этому человеку «нет», он утверждает тем самым, что его желание уже не находится в полной зависимости от этого человека. Если его разлучают с его бессознательно избранным опекуном, он или заболевает и регрессирует в силу этой болезни, или смиряется с разлукой, но тогда это означает, что он воспринял другого человека, которому его доверили как органическое продолжение своей судьбы, как вариант замены своей матери, хотя эта замена и не может быть полноценной. В этом случае в его психике происходит разрыв с корнями, которых он уже никогда не найдет, и рано или поздно проявятся признаки того, что этот ребенок чувствует себя в мире неуверенным и беззащитным. Именно это внушает мне сейчас опасение: мы хотим помочь матерям и детям, мы с полным основанием стремимся сделать что-либо для работающих матерей, но при этом недостаточно считаемся с теми связями, что обеспечивают психическую коммуникацию, символическую связь. Ребенка всегда подвергают риску, когда его резко и преждевременно, без подготовки отрывают от матери и помещают в, так сказать, дивный новый мир. В результате развивается патология, в силу которой субъект, не успевший приобрести черты индивидуальности, регрессирует до уровня внутриутробной жизни и в своем воображении остается частицей некой целостности: так, в яслях он – часть группы младенцев, но он не знает про себя, кто он такой; он анонимное существо, объект, испытывающий потребности, которые удовлетворяются яслями. Его желание оказывается поругано, потому что люди вокруг него все время меняются – они заняты удовлетворением его потребностей, но он не находит у них запаха, голоса и ритмов матери. Он устает от этой бесполезной настороженности, а вечером, когда возвращается мать, он уже не знает, кто она такая, и что он для нее значит, и даже, может быть, кто такой он сам. Если ребенок не простужен и носик у него по вечерам никогда не бывает заложен, он узнаёт ее прежде всего по запаху. Но если она, как только видит ребенка, набрасывается на него с поцелуями, он не успевает ее узнать и воспринимает ее как огромный пожирающий рот, изголодавшийся по нему – подобно тому как его собственный рот днем успевает изголодаться по рожкам с детским питанием. И опять он превращается в часть матери, сливается с ее телом. Так повторяется изо дня в день: по утрам его теряют, по вечерам находят и проглатывают, и у ребенка остается все меньше и меньше шансов ощутить собственную индивидуальность. Эта патология свирепствует в наше время и приводит к тому, что огромное число детей не говорит и обнаруживает задержку психомоторного развития. Эти дети хорошо развиты физически, но лишены любопытства и желания общаться, они зависимы от других людей, но никого не любят, не проявляют ни находчивости в игре, ни уживчивости.
