Государство-отец
Возьмем ли мы шведский социализм, социал-демократию или французский социализм, – везде государство все больше вмешивается в «семейные дела»
[168] . Кажется, в Швеции государственные органы опеки назойливее всего и прибрали к рукам больше всего власти, особенно в вопросе, с кем должен жить ребенок. Социальные работники буквально похищают у родителей ребенка, если его «физическое или психическое благополучие» находится, по их мнению, в опасности. Достаточно жалобы соседей или простого доноса. Если расследование установит, что жалоба безосновательна, ребенка вернут семье. В противном случае его вверяют приемным родителям, которых назначает государство. Многие скандинавские адвокаты уверенно говорят об «узаконенном похищении», об организованном киднеппинге.
Злоупотребления, несомненно, имеют место. Но бывает, что «похищение» в самом деле отвечает интересам ребенка и идет ему на пользу. Именно так получилось с одним маленьким шведом, чью историю мне рассказывали. Это было в 1930 году. Как видим, вмешательство государства в семейную жизнь и его противодействие родительской воле начались не вчера. Во всяком случае, в северных странах. Двенадцатилетний мальчик испытывал отвращение к занятиям в школе, дававшей своим питомцам классическое образование. Родители, оба с университетскими степенями, не могли и помыслить, что их сын не станет в свой черед «белым воротничком». В один прекрасный день управление школьной ориентацией отбирает его у семьи и решает отдать в юнги на корабль. Родителям разрешается видеть его не чаще чем раз в год. Они кричат о похищении, о торговцах детьми. Ничего не помогает. «Бедный малыш, как он, должно быть, страдает!» – твердят отец с матерью. Но, к их изумлению, оказывается, что тот и не думает страдать. Напротив, он в восторге, ему полюбилась морская жизнь, и он решает учиться заочно. В 19 лет он уже лейтенант корабля. И он стал более зрелым, чем его старший брат, который остался в семейном гнездышке. Дети в этом возрасте менее хрупки, чем их родители, и у них больше шансов стать самими собой, плавая на корабле по миру, принимая на себя ответственность, чем сидя при родителях.
А вот разлучать, ссылаясь на законодательство, маленького ребенка с матерью можно лишь в случае, если мера является срочной, временной и отменяемой, причем необходимо провести беседы и с матерью, и с ребенком, если мать (или ее партнер) жестоко с ним обращаются. Даже в отношении явной мучительницы решение не может быть однозначным. Разумеется, мне приходилось защищать ребенка от грозящей ему физической опасности. Когда я консультировала в больнице Труссо, туда пришла женщина, которая умоляла дежурного врача подписать ей разрешение забрать после выписки свою дочь двух с половиной лет. Девочку били дома, она была госпитализирована с несколькими переломами. Но она звала мать. Медсестры говорили: «Если малышка требует, чтобы к ней привели мать, значит, ей нужна мать». Я пригласила эту женщину на разговор, она клялась и божилась, что больше пальцем девочку не тронет.
Она и со старшим сыном обращалась плохо. Мальчик подвергался побоям, пока не подрос настолько, чтобы удирать через окно – к счастью, они жили на первом этаже. Любовники матери обращались с мальчиком по-разному: одни – ласково, другие – колотили так же, как она.
– Моя младшая сестра провоцирует мать, – сказал мне тогда брат девочки…
Я вступила в разговор с истязательницей, которая пришла уверять в своих благих намерениях: она, дескать, исправится и т. д.
– Происходящее с вашей дочерью – то же самое, что происходило с вашим сыном, когда он был маленьким. Только она еще не достигла того возраста, чтобы выпрыгивать из окна во избежание вашего гнева.
Я ее заставила вновь пережить все происходившее с нею, воспроизвести сам процесс.
– Ах, все поначалу идет хорошо – первые часы, затем она начинает действовать мне на нервы, а стоит мне ее шлепнуть, – ну что уж тут! как только я прикоснусь к ней руками… я не могу больше себя остановить.
Я вынудила ее признать, что, если вернут девочку, она опять начнет ее избивать. И я не подписала ей разрешение забрать ребенка домой.
Истязательницы чаще всего сами в детстве были лишены любви, либо, сверх того: по причине болезни, или несчастного случая, или каких-то сугубо личных обстоятельств они на какое-то время, сразу после рождения ребенка, были с ним разлучены.
Ребенок не так уж не виноват в том, что с ним дурно обходятся: он имеет склонность провоцировать мать.
Учитывая все это, я не сторонница того, чтобы бесповоротно отнимать ребенка у матери, которая с ним плохо обращается; нам нужны более мобильные структуры, чем те, которые существуют во Франции, чтобы ребенок мог жить отдельно от матери, но навещать ее в конце недели, или чтобы она приходила повидаться с ним после работы и в выходные дни, – лишь бы ребенок не жил постоянно под одной крышей с ней и не находился в полной ее власти.
Я с большим сомнением отношусь к идее официального размещения детей в приемных или временных семьях. Службы по защите детства допускают произвол, и в этом им содействует приставленный к ним адвокат. Если родителя лишают права посещать своего ребенка, защита превращается в насилие. Что до права родителя жить после развода под одной крышей с ребенком, решения по этому поводу часто суть не что иное, как нарушение прав человека. Рука государства оказывается в лучшем случае чрезмерно тяжелой.
Власть законов все больше сводит семью-ячейку к паре мать-дитя или, в виде исключения, отец-дитя, бабушка-дитя. Феминистское движение, в сущности, отражает тенденцию граждан пользоваться опекой со стороны общества и во всем полагаться на государство. Дети не должны изменять личную судьбу женщины – требуют борцы Движения за освобождение женщин. Их «выращивание» – дело других людей. Кооперативные объединения, добровольные или оплачиваемые воспитатели, детские деревни или преждевременная эмансипация детей – такие решения предлагаются во имя того, чтобы мать могла сохранить полную свободу действий.
Отец втягивается в борьбу. Он пытается вернуть себе утраченные права
[169] . Он пользуется отказом феминисток от ухода за младенцами, но в то же время объективно превращается в союзника феминизма. Если речь о том, чтобы отец разделял с матерью заботы по уходу за новорожденным, такое урегулирование внутри семьи-ячейки может пойти ребенку на пользу. Но есть опасения, что подобная реакция мужчин пронизана духом конкуренции и реваншизма по отношению к женщине, стремлением ответить ударом на удар. Нельзя безнаказанно устранять одного из двоих, которые призваны дополнять, а не вытеснять друг друга. Но, право, не будет ли ошибкой отстаивать эту структуру нуклеарной семьи
[170] , семьи-ячейки, считающуюся – характерная для сегодняшнего дня подмена понятий – «традиционной», когда на самом деле она изобретена сравнительно недавно, от силы лет сто тому назад? Задумаемся над результатами этого столетнего эксперимента. Обречен ли он в силу своей ограниченности и нынешней неадекватности? Быть может, его извратила и подмяла под себя политика – экономические кризисы, война, урбанизация, массовая коммуникация и т. д.? Или он порочен сам по себе?
