Пара отец-мать по-прежнему представляет базовое опосредование, эталонную символическую ячейку для всех детей в мире, потому что ее изначальная функция состоит в том, чтобы принять эдипов треугольник и примириться с ним. Без эдипова треугольника символический язык не может найти себе выражения и завершить структурирование личности. Но отношения внутри эдипова треугольника вполне могут проигрываться и в отсутствие биологических родителей. Их могут обеспечить воспитатели или приемные родители при условии, если они назовут ребенку его биологических родителей и ознакомят его с историей его реальных предков.
Вопреки общераспространенной ориентации, законное усыновление следовало бы производить не с рождения ребенка, а гораздо позже, лет в десять-одиннадцать. Воспитателям и будущим усыновителям следовало бы выплачивать вознаграждение. Хорошо было бы, чтобы мать сразу после родов сказала младенцу, что она доверяет его людям, которые будут хорошо о нем заботиться.
От ребенка ни в коем случае не следует скрывать существование его реальных родителей. То, что не высказано полностью, распоряжается сексуальной жизнью. Ребенок весь соткан из первичных побуждений, он не может сублимировать свое либидо, если не знает, чей он сын или чья дочь. Психоанализ завтрашнего дня должен будет полностью сосредоточиться на задаче: понять, что происходит внутри отношений эдипова треугольника.
Ребенок обладает не всеми правами, но права – это все, что у него есть. У родителей нет никаких прав на его личность – у них есть только обязанности.
С самого начала своей внутриутробной жизни человек не является частью материнского тела, он уже уникален. Он сам дает себе жизнь и рождается на свет при посредстве отца и матери, он – сама Жизнь. В силу своего желания родиться он настойчиво стремится к развитию и достижению своей цели. С точки зрения психоанализа мать – это только посредник, сперва биологический, потом символический. Это не так уж мало. Это основное.
Законодательство по абортам не учитывает этих данных. Это еще одно вмешательство государства-отца в жизнь людей.
Ребенок обладает не всеми правами, но права – это все, что у него есть. У родителей нет никаких прав на его личность – у них есть только обязанности.
Да еще и одно из самых грубых, граничащих с злоупотреблением властью. Если несовершеннолетняя беременеет, общество (родители, воспитатели, врачи) оказывает на нее давление, направленное на то, чтобы ее ребенок не появился на свет. Если она упорствует в своем желании рожать, ее заставляют жить взаперти в «гостинице для матерей». Посягать на плод под предлогом, что он может войти в группу детей повышенного риска, это значит манипулировать реальной игрой жизни и смерти. Если материнский организм может плоду навредить, надо обеспечить матери лечение. Но стремление любыми средствами продлить жизнь больного нельзя подменять произволом в отношении жизни и смерти плода.
Он существует, во всяком случае, мать аборт не программирует. Признать утверждения воинствующих сторонников добровольного прерывания беременности по этому поводу – было бы ложью. Материнство изменяет женщин, в том числе и борцов, годами проповедовавших отказ от беременности. Когда дают жизнь, фантазмами не питаются.
На мой взгляд, наказывать за аборт нельзя. Но легализацию абортов я считаю ошибкой.
В общем и целом, результат (и цель!) воспитания детей на государственном попечении – это дети, лишенные индивидуальности, потому что эти дети отрезаны от своей истории.
Треугольник… с четырьмя углами
(мать, ее спутник жизни – не обязательно отец ребенка – и органы социальной помощи)
В итоге наилучшая услуга, какую можно было бы оказать отцам и матерям, – это попытаться свести до минимума родительские права и роли, освободив их от наслоения мифов; можно говорить о роли родителей, подаривших ребенку жизнь, о той помощи, в которой они нуждаются, чтобы принять на себя долг воспитания ребенка, или об их праве передать эту роль другому лицу, но при этом следует как можно меньше говорить о «родительских правах».
Взрослые родители абсолютно необходимы ребенку, будь то биологические родители, или приемные, или и те и другие. В сущности, для маленького ребенка благотворно все, что может рассеять тревогу, связанную с взаимностью внутри социальной группы; чем больше ребенок замкнут внутри треугольника, внутри отношений отец-мать, тем больше он задыхается, и тем меньше у него шансов стать самим собой. Надо отпереть для него эту камеру, но принять меры, чтобы из этого плена он тут же не угодил в другой, еще более жестокий. Дело в том, что ребенок – это дитя матери и того мужчины, с которым она его зачала, все равно, замужем она или нет. Прежде чем его отдадут в ясли, он должен знать, что он – ребенок этой женщины, что он пожелал родиться от нее и мужчины, с которым она его зачала. Что эта женщина его пожелала, но что она, кроме того, нуждается в обществе, точно так же, как и он сам, и что его глубинная сущность не изменится оттого, что попечение о нем будет поручено другим людям, которым мать доверит его на время. Этот срок надо устанавливать постепенно, посредством речи и сенсорики, чтобы ребенок знал, что в яслях он тот же самый человек, что и вечером дома, с мамой, несмотря на то, что воспринимаемая им действительность меняется. Во избежание срыва все это необходимо объяснить ребенку в присутствии его родителей. Этот первичный треугольник усложняется, когда ребенок попадает в руки другому человеку, и вот тогда-то ему необходимо объяснить, кто такой этот человек: материнские и отцовские слова помогут ему сохранить чувство безопасности. Только отцовский и материнский голос могут «омамить» и «опапить» для него людей, которым доверяют заботу о малыше. Тогда тела этих людей станут символами безопасности, а сами они – временными представителями отца и матери. Благодаря этому ребенок остается самим собой, таким же, как дома, и может сохранить все свои сенсорные возможности – ни одна из них не «уснет». Это дает ему силы перенести ожидание встречи. Он сохраняет свой тонус, не прячется в свою раковину, как улитка, потому что уверен, что эта раковина (родители, о которых с ним говорят) мысленно никогда его не покидает. При этом условии он становится существом общественным. Воспитателей яслей удивляет именно эта энергия двухмесячных детей, поступающих к ним из Мезон Верт. А все дело в том, что в Мезон Верт, где всё ребенку объясняют словами, социализация самых маленьких к тому времени уже состоялась. В безопасности, при постоянном присутствии родителей, ребенку здесь рассказывают о том, как он появился, как его вынашивали. Рассказывают о его судьбе. К примеру, вот маленький мальчик (или девочка) – у него нет законного отца, и мать говорит о нем: «У него нет отца». Мы ей шутливо возражаем: «Как, не-ужели вы – исключение из закона природы?» А ребенку говорим: «Твоя мама зачала тебя, как всех детей, вместе с мужчиной». – «Да… Но он так мало значил!» – «Не так уж мало – раз появился на свет этот ребенок, который, для того чтобы родиться у вас, выбрал его себе в отцы. Вы же счастливы, что у вас есть ребенок?» – «Конечно! Ведь я его хотела». Тогда мы обращаемся к ребенку: «Вот видишь, тебя хотели, правда, ты не знаком со своим отцом, но он у тебя, как у всех людей, есть. У твоей мамы тоже был отец; значит, у тебя и дедушка есть. А у твоего отца, твоего родителя, который подарил тебя твоей маме, тоже был отец, которого ты не узнаешь, потому что твоя мама не была с ним знакома и не может тебе о нем рассказать. Но он у тебя есть, он в тебе, ты его знаешь, каким-то неведомым всем нам образом».
