Патологию новорожденных рассматривают таким образом, как будто первопричина их трудностей в отношениях с другими людьми кроется в ослабленности тела. На самом деле все наоборот. Разлад в отношениях со взрослым опекуном, отвечающим за ребенка, препятствует его физическому росту. У большинства настолько преобладает эмоциональная сфера, что она преобразует биологическое поведение ребенка: аппетит, пищеварение, подвижность, тонус – все это зависит от языкового общения с тем взрослым, который о нем заботится. Разумеется, влияют и наследственность, и метаболизм. Если ребенка недокармливать, если он получает недостаточное количество калорий, мало-помалу он начнет сдавать: один поначалу физически, другой – умственно, в зависимости от организма, от наследственности. Это наблюдалось в концентрационных лагерях. Когда люди получают 500 калорий в день, нельзя ожидать, что они сохранят физическую и умственную активность. Кому-то в полной мере удается уберечься от упадка духа и от распада психики, но выдерживает душа, а не тело. Другие выдерживают в телесном отношении, но начинают относиться к другим людям, как звери. В лагерях для перемещенных лиц одни люди полностью утрачивали ощущение человеческого братства, набрасывались на еду, чтобы сохранить свое тело. Другие, напротив, морально поддерживали окружающих, умирали с голоду, но во всей полноте сохраняли человеческую этику и тягу к общению. Мне скажут, что это зависело исключительно от нарушений гормональной системы, которые по-разному влияли на разных людей. Но на самом деле это наверняка зависело от того глубокого отпечатка, который наложило на людей первоначальное воспитание.
Могут ли науки о нервной системе обосновать с научной точки зрения тот факт, что ребенок не принадлежит своим родителям, не является «плотью от плоти» и «кровью от крови» родителей, – во всяком случае, в смысле зачатия и генетики? Он с самого начала всецело принадлежит символической жизни, которая заключена в отношениях между людьми, в любви, которую структурируют родственные связи, которую дают друг другу и получают друг от друга ребенок и его взрослые опекуны.
Я думаю, что, если бы науки о нервной системе могли с помощью каких-нибудь установленных фактов обосновать, что каждый ребенок в конечном счете совершенно отличен от своих родителей, это было бы очень важным вкладом. Пока до этого еще не дошло; возможно, когда-нибудь это удастся доказать. Но этому не повлиять ни на эмоциональность родителей, ни на их собственнические чувства, ни на их желание, которое предъявляет права на судьбу их ребенка.
Кто бы предположил 50 лет назад, до трудов Жака Рюфье из Коллеж де Франс, что возможно будет научно доказать бессодержательность расизма? Между тем географическая гематология разделалась с расистской доктриной.
Возможно, обнаружат и новые данные касательно наследственности, которые покажут, что побуждения родителей, присваивающих собственное потомство и отождествляющих себя с ним, лишены биологических корней. Я в этом убеждена. Достаточно посмотреть на отношения, возникающие при усыновлении. Биологические обоснования, на которые обычно ссылаются, – это просто рационализация, направленная на то, чтобы позволить нам без угрызений совести следовать нашему неистребимому желанию устанавливать свою власть над другим человеком.
Специалисты в области экспериментальной психологии интересуются этологией – наукой о животных. Но можно ли проводить параллель между поведением животных и людей?
По всей видимости, индивидуальное поведение животных не меняется из-за того, что люди наблюдают за их развитием и взаимоотношениями. Зато если люди наблюдают за людьми, в их отношениях нечто меняется, так как наблюдение вносит в символическую жизнь наблюдаемого беспокойство. Но вместо того чтобы предаваться спекулятивным рассуждениям об ориентации грядущих исследований, вернемся лучше к экспериментальной психологии. Она могла бы в недалеком будущем предоставить в наше распоряжение средства лучше изучить потенциал каждого ребенка. Заодно с методом поиска ей следовало бы включить в свою программу изучение буфера восприятия у детей, существующего для разных органов чувств. Это не принесло бы вреда и в какой-то степени помогло бы родителям понять, что такой-то их ребенок больше одарен, скажем, способностью к зрительному и слуховому восприятию, чем к обонятельному или осязательному, что ему скорее присуща уравновешенность, чем подвижность, и т. д. То же самое и с уважением к индивидуальному ритму ребенка: потребности обладают естественным ритмом, и с этим ритмом надо считаться.
В Мезон Верт в ходе простого наблюдения над ребенком я сумела таким образом распознать музыканта. Юным музыкантом оказался трехлетний мальчик, у которого уже отмечалась задержка в развитии. Родители мальчика, которым я, пытаясь помочь ребенку, рекомендовала быть повнимательней к поведению сына, вспомнили в процессе наших бесед, что совсем маленьким, едва умея ходить, он в одном доме привязался к пожилому господину, которого совсем не знал. Этот господин был музыкант. Никто не понял тогда, почему ребенка так привлек этот человек, не обращавший на детей никакого внимания. Родители считали своего малыша отсталым до того дня, когда, наблюдая за ним, я обнаружила, что у него удивительно развито слуховое восприятие. Я сказала им: «Может быть, он и отсталый, я об этом ничего не знаю, но у него изощренный слух и удивительная способность внимательно слушать. И мотивацией для него является именно это». В игровой комнате Мезон Верт он монополизировал проигрыватель и бесконечно рылся в пластинках, ставил то одну, то другую – и сразу снимал. Для его матери это был признак нестабильности. Но на самом деле это было не так: внимательному наблюдателю было видно, что как только он обнаруживал пластинку с той музыкой, которую искал, он тут же становился стабильным и, более того, сосредоточенным: он прослушивал пластинку целиком и ставил ее опять, когда она кончалась, чтобы послушать еще раз.
Люди склонны воспринимать физические особенности как основу для выводов относительно внутренней жизни и направленности желания данного человека.
Вот что значит наблюдать ребенка на полной свободе, безусловно уважая его непосредственность и естественность. Вместо того чтобы тестировать группы детей по множеству параметров, имело бы смысл изучать один за другим сенсорные параметры у каждого из них; это бы не слишком им помешало.
С самого начала родители ищут в своем ребенке отличительные признаки. Матерей очень заботит вопрос, на кого похож ребенок. Если у него сросшиеся пальцы на ноге, как у деда, – он будет, как этот дед, великим мореходом. Люди склонны воспринимать физические особенности как основу для выводов относительно внутренней жизни и направленности желания данного человека, хотя эти последние не очень-то доступны зрению. Когда родители сравнивают ребенка с тем или другим предком, их язык не столь безобиден. Но мы можем только констатировать это. Воспринимаемые ребенком звуки, сопровождаемые коммуникативным смыслом, оказывают на него сильнейшее влияние. Невозможно, конечно, сделать родителей совершенно нейтральными, но можно помочь им не судить превратно о ребенке, коль скоро они не разделяют его способов восприятия и интересов.
