Славься сила противодействия! Метательная звездочка прорезала воздух там, где только что была Шонмейзи. Екадрина взвилась в танцевальном па и открыла огонь по тому месту, где, казалось бы, никого не было. И все же пуля нашла кого ужалить — в задрожавшем воздухе расцвел кровавый бутон. А потом кто-то метнулся прочь; прыжок был слишком высоким и стремительным для простого смертного.
Неплохо сыграно, кем бы он ни был. У Эпри имелся такой плащ, но, по всей видимости, Другие не менее щедро снабжали и противника. Екадрине не нравилось, что все так усложняется, но она отложила эмоции на дальнюю полку. Сейчас не до них.
Она подошла к распростершемуся на земле и смотревшему в, небо Падаборну, чтобы взглянуть ему в глаза. У него оказалась черная кожа уроженца Грумовых Штанов, да еще, ко всему прочему, женское лицо. Лежащая улыбнулась Екадрине:
— А это-о бо-ольнее, чем мне думало-ось.
— Ты не Падаборн! — воскликнула Шонмейзи. В голосе ее звучали обвинение, гнев и обида.
— Нет, — сказал кто-то еще. — А вот я — да.
Возле разверстого зева пылающего здания стоял старик с крючковатым подбородком — именно такой, каким она его помнила: облаченный в зелено-голубой шэньмэт, с оружием на поясе и патронташами.
Ценьжем гаафе: восьмой допрос
— Стало быть, — произносит Изящная Бинтсейф, — он все-таки примкнул к ним.
Пляшущие пальцы Мéараны раскрывают мотив битвы. Арфа завывает, струны время от времени неожиданно дребезжат; исполнительница проводит по ним ногтем, чтобы передать гул энергетического оружия. Домино Тайт прыгает через октавы; Имена возникают в диссонансе.
— А может быть, — раздается над всем этим хаосом голос самой Мéараны, — это они все-таки примкнули к нему.
— Хрень! Полный бред, — заявляет мать. — Дело не в том, что он присоединился к ним, а в том, почему он это сделал.
— Думаешь? — улыбается Равн Олафсдоттр.
Бан Бриджит улыбается в ответ, но усмешка ее не предвещает ничего хорошего.
— Я думаю, что ты куда умнее, нежели пытаешься казаться.
— Плять я х’тела н’ твою злобу, — заявляет Мéарана, успокаивая струны.
Затем она обращается к Олафсдоттр:
— И что произошло дальше между от… между Фудиром и Екадриной?
Ей кажется, что если не называть его отцом, то утрату будет перенести легче.
— Пойми, — говорит Тень, — я отрубилась, а когда очнулась, никого не было, лишь ветер гонял палую листву и обрывки газет по пустырю. Продолжение мне удалось узнать позже, благодаря сенсорам шэньмэта, записывавшим происходящее… так что мне ведомо только о том, что попало в кадр.
— Я удивлена, что ты вообще очнулась, — встревает Изящная Бинтсейф, сидящая в углу позади Тени.
Равн поворачивается к ней и улыбается.
— По-оверь, я о-охазалась удивлена не меньше, — произносит конфедератка. — Но-о это-о был приятный сюрприз.
Арфа в руках Мéараны играет повелительный аккорд.
— Но х’ть ты и провалял’сь все эт’ время брюхом кверху, рассказать-та о т’м, чем драка зак’нчилась, тебе по силам!
— Думаю, — Тень кивнула в сторону бан Бриджит, — твоя мама уже догадывается.
— Думаю, ты зря сюда явилась, — уходит от ответа Гончая. — Скажи лучше, пока мое любопытство не угасло, с какой стати ты напялила на себя цвета Гешле Падаборна и попыталась выдать себя за него.
— Кто-то же должен был, — пожимает плечами Тень.
Но Мéарана понимает, что безразличие конфедератки притворно.
— Чтобы поднять дух повстанцев.
Равн наклоняется вперед и кладет ладони на колени.
— Им нужен был Падаборн; я им его дала.
— Поддельного.
Тень обнажает зубы в широкой улыбке, вновь откидывается назад и укладывает широко разведенные руки на спинку дивана.
— Неужели?
— Нет, — говорит бан Бриджит, — она вернула им настоящего. Он устоял перед всеми искушениями, кроме последнего. Месть, слава или освобождение Терры — ничто не смогло убедить его. Но то, что ты пала, пытаясь сыграть предназначенную ему роль, вынудило его принять решение.
— Таков и был план, — опускает голову Равн.
— Твой план! — восклицает Изящная Бинтсейф. — Да тебя же могли убить. И не передумай Донован, так бы все и закончилось.
Вновь сверкают зубы.
— В тот момент это казалось неплохой мыслью.
— Скажи, Равн… — напрягается вдруг бан Бриджит, — кто одарил тебя этими шрамами? Екадрина? Неужели она свалила старика так же, как тебя, а потом подвергла тебя каовèну? Или это Ошуа наказал тебя за то, что ты лишила его возможности разыграть карту Падаборна в битве за власть?
— Никто меня ими не одаривал, Красная Гончая. Я их заслужила. Это лишь самые заметные из моих ран, и каждая заработана честно; и те причины, по которым они получены, позволяют мне носить эти увечья с гордостью.
IX. Юц’га: главный аргумент
Словом каким передать весь ужас боя,
Чья нить лишь краем касается
повествования ткани?
От удивления Екадрина застыла;
Исчерченный шрамами оплошности
ей не простил.
Не промедлил он ни секунды.
Первый выстрел за ним!
Падает Екадрина! Но, падая, уклоняется,
избегая
Удара смертельного. Скрывается
в высокой траве.
Начинает игру в кошки-мышки,
натыкаясь на трупы
Тех, кто прежде ей верно служил.
Смотрят в небо златое слепые глаза;
оружие на земле.
Те руки, что держали его, вцепились
теперь в пустоту,
Словно удушить хотят невидимку.
Или удушаемы им.
Больше не Тени, лишь дымка…
Удовольствия плоти отсек острый серп.
Угасают, словно те голограммы, чья сгнила подложка.
«Я б на земле предпочел батраком за ничтожную
плату работать, —
Говорил Ахиллес. — Нежели быть здесь
Легко ли сражаться, когда подобные мысли терзают?
Но боги простят ли трусливый побег?
Ах, какие удары наносились, к каким уловкам прибегали соперники! Олафсдоттр оставалось лишь жалеть, что рецепторы шэньмэта смогли заснять битву только кусками и что происходящим не удастся в полной мере насладиться в минуты покоя. Невзирая на внезапность, с которой атаковал Падаборн, Екадрине удалось пережить его первый выпад и, постоянно меняя укрытия, осыпать соперника градом выстрелов.
