Но Фудир остудил ее пыл.
— Желай они убить нас, — крикнул он, поднимая левую руку открытой ладонью вперед, — разделались бы с нами, не заходя на посадку.
Екадрина прикинула свои возможности. Решив забыть на время о мотивах незнакомцев, она вновь повернулась к личному врагу.
— И жто, гадов адпуздить меня? — В критическом положении ее ’зармайянский акцент только усилился.
— Я готов тебя пристрелить, — ответил Падаборн, — чтобы отомстить за Равн. Но вначале нам с тобой надо поговорить кое о чем, что касается только нас двоих. А убить тебя я всегда успею.
— На паздарме? — моргнула Екадрина. — Хочшш прибегднудь к драдизии, з кодорыми ды зе и двои друзки боредезь?
— Нет. Я просто подкрадусь со спины и зарежу тебя. Или найму кого-нибудь, кто сделает это за меня.
— Да уз, ды не любишш зеремоний. А какой мог бы быдь паздарм! Праздничный здол, везелье! Падумай о взех дех Денях, что заберудсса на позмадреть на злавную бидву. О взех дех, гдо бузет здавадь экзамены перед нашим поединком! Здадь их во время вздречи ’Кадрины и Геша — эдо же куда болжий здимул, нежели на любом менее грандиздном зозтязании. Удар нзподдишка? Наемный убийза? — Она сплюнула. — Какая в дом чездь?
Донован разглядывал ее. Она говорила на полном серьезе. Ему казалось, будто вместо ее лица он видит голый череп. Будто в ноздри ему бьет вонь ее сгорающего трупа. Она была уже мертва. Но пока еще не обговорила с ним место, время и детали своей гибели.
— Да вы совсем рехнулись на своих так называемых традициях. Во имя судьбы! А я-то думал, это Гончие на всю голову повернутые, но вы куда более безмозглые позеры. Если они просто заигрывают со смертью, то вы лобзаетесь с ней в гнилые уста.
— Взе однозидельно, — кивнула его противница. — Нашша жизднь кородка и малоздначима для равнодушшной взеленной. Взего лишшь кроходная точечка на линейке времени. Дак какая раздниза, езли она зданед еще чудочку меньше? Вод почему мы победим в длинной игре. У тодо, кдо не злишшком забодидся о звоей жизни, езть преимущесдва перед дем, кдо чрезмерно в нее влюблен.
— На беду всем, кто строит глазки смерти, — произнес человек со шрамами, — она никому не отказывает в своих ласках. Скажи, Екадрина… — он постучал свободной рукой по своему виску, — это ты со мной сотворила?
Лоялистка поняла.
— Я призмадривала за рабодой. Даково было желание Названных, и их повеление было изполненно.
— Существуют и другие такие же, как я?
— А ды как думаешшь? Поздаянная пракдика — залог успеха.
— Стало быть, до встречи?
Донован убрал разрядник в кобуру.
Екадрина посмотрела в сторону космического челнока, и тот, подавая вполне очевидный знак, повел стволами. Она рассмеялась.
— Что же, до вздречи.
Шонмейзи тоже убрала оружие.
— И куда же, — с деланым безразличием прокричала она, оглядывая окрестности, — подевалась вся моя свита?
Донован устало привалился к невысокой каменной стене; он был выжат до капли.
По бокам челнока открылись люки, и на площадку, сразу же занимая боевые позиции, высыпали Сороки. То, что оба дуэлянта были измождены, изранены и уже успели убрать оружие, нисколько их не успокаивало.
— Кометы, — произнесла Екадрина. — Здарый дурень Гидула наконец решил показадся. Прям даже индерезно, проявид ли он ду же выдержку, чдо и ды.
В ее голосе прямо-таки читалось: «Если я и паду от оружия Гидулы, то счет будет равным».
— Даю слово, — произнесла губами Донована Шелковистый Голос, — если Гидула нарушит наше временное перемирие, я буду сражаться на твоей стороне.
Екадрина покосилась на него так, будто меньше всего ожидала это услышать.
— Твое слово… — огрызнулась она и, пожав плечами, начала вынимать из разгрузочного жилета комплект срочной помощи, чтобы заняться своими ранами. — Ды мне вод чдо скажи, Гешле Падаборн, — добавила она, не отвлекаясь от своего занятия. — Ды не задумывался, почему среди твоих новых друзей дак много дех, кдо сражался продив дебя в прошлый раз?
Сюдао Чви: последний допрос
— Ко-охда я о-очнулась, — говорит Равн, — рядо-ом сто-оял челно-ох Гидулы, и вско-оре я уже была на бо-орту, закупо-оренная в авто-оклинихе, по-оско-ольку ему хо-отело-ось еще со-о мно-ой по-охо-ово-орить.
Бан Бриджит долго на нее смотрит.
— Да-а-а у-у-уж, — произносит она, растягивая слоги, — не сомневаюсь.
Выражение лица Равн вновь становится равнодушным.
— Полагаю, Донован давным-давно все понимал и именно потому продолжал притворяться. Только из-за этого я и простила ему предательство.
Струны под пальцами Мéараны вопросительно звенят.
— Шо за дьяв’лщину вы несете?
— Мы похожи, — отвечает ей Тень, — я и твоя мать; у нас с ней много общего.
— Слишком много, я бы сказала, — добавляет бан Бриджит, прежде чем повернуться к Мéаране. — Равн скрыла от Гидулы тот факт, что Донован вернул себе свой дар. А Донован предал ее, когда выступил в роли Падаборна против Екадрины. И этого она уже скрыть не могла.
— Ох, — произносит Изящная Бинтсейф, — теперь понятно, откуда у нее все эти шрамы.
Олафсдоттр поглаживает правое плечо и проводит ладонью по руке, оборачиваясь и разглядывая Изящную Бинтсейф. Тепло улыбается.
— Одни только такие шрамы сами по себе стали бы слишком легким приобретением, чтобы ими можно было гордиться.
Мéарана хмурится.
— И Гидула разозлился, потому что…
Она на секунду умолкает, склонив голову набок. Насколько же дочь похожа на мать. И дело даже не в этом характерном жесте, а в том, какой полет фантазии стоит за ним.
— Ему был нужен неисправный Падаборн.
— Именно. Он заинтересовался Гешле только потому, что разум того был разрушен. Так ему сказал Билли Чине. Появление Геша могло сплотить повстанцев, но их боевой настрой очень скоро бы угас, когда они увидели бы перед собой всего лишь увечного, не способного ни на что старика.
— Тонкий ход, — произносит Изящная Бинтсейф.
— Обманутые надежды — нож острый, — отвечает Равн. — Но если он затупится, заточить его уже нельзя.
— Стало быть, он выступал против революции? — спрашивает бан Бриджит.
— Гидуле был нужен мятеж, а не революция. Конюшни следовало очистить, а не сжечь.
— И ты, — продолжает бан Бриджит, — с радостью пошла у него на поводу.
— Какая вам-то разница, на чьей стороне я сражалась? — пожимает плечами Равн. — Это же не ваша война! Мятежники пытались порвать Пасть Льва, погубить все, что в ней заслуживало любви. Отринуть славные и древние традиции; сорвать со стен портреты достопочтенных предков; посеять вражду и склоки в наших рядах. И ради чего? Чтобы правили те Имена, а не эти? Бред!
