Турки к тому времени поняли, что должны учиться у Запада. В 1732 году Ибрагим Мутеферрика (чиновник, родившийся в Трансильвании в семье христиан) представил султану Махмуду I свои “Основы мудрости в устройстве народов”. В этом трактате Мутеферрика дал ответ на вопрос, который с тех пор часто посещал мусульман: почему “христиане, бывшие [некогда] презренным народом, сравнительно малочисленным по отношению к мусульманскому населению и ничтожным и слабым по природе и характеру, с некоторых пор распространились по свету, захватили множество стран и даже стали явно побеждать победоносную османскую армию Высокой Порты”
[218]. Ответ Мутеферрика был обширным: он упомянул парламентскую систему Англии и Голландии, христианскую экспансию в Америке и на Дальнем Востоке. Он даже отметил, что, в то время как Османская империя подчиняется законам шариата, у европейцев есть “законы и правила, найденные разумом”. Но прежде всего туркам следовало догнать Европу в военном деле:
Пусть мусульмане поступают дальновидно и глубоко ознакомятся с новыми европейскими приемами, организацией, стратегией, тактикой и ведением войны… Все мудрецы мира согласны в том, что народ Турции превосходит все остальные народы в следовании правилам и порядку. Если они изучат новые военные науки и будут в состоянии применить их, ни один враг никогда не может противостоять этому государству
[219].
Послание было недвусмысленным: если Османская империя желает быть великой державой, она должна принять и научную революцию, и Просвещение. Не случайно именно Мутеферрика открыл в 1727 году первую в Османской империи типографию, а год спустя издал первую книгу, набранную арабским шрифтом – “Словарь Ван-кулу” (Ванкулу люгаты). В 1732 году Мутеферрика напечатал “Действия магнетизма” (Фуюзат-и мыкнатисие) – компиляцию из нескольких английских и латинских работ
[220].
2 декабря 1757 года турецкий чиновник и дипломат Ахмед Ресми-эфенди отправился в Вену, чтобы объявить о вступлении на султанский престол Мустафы III. Его миссия сильно отличалась от порученной в 1683 году Кара Мустафе. Ресмиэфенди сопровождали более 100 военных и гражданских официальных лиц, и его задача состояла не в том, чтобы осадить столицу Габсбургов, а чтобы учиться там. После 153-дневного пребывания в Вене он представил детальный (и восторженный) отчет объемом более 245 рукописных страниц ин-фолио
[221]. В 1763 году Ресми-эфенди отправили с дипломатической миссией в Берлин. Пруссия впечатлила его еще сильнее, чем Австрия. Хотя посла несколько смутил “пыльный, поношенный” королевский мундир, он одобрил страсть, с которой Фридрих посвящал себя государственным делам, отсутствие у монарха религиозных предрассудков, а также многочисленные свидетельства экономического прогресса Пруссии
[222].
Прежде тон записок османских послов о Европе был насмешливым. Комплекс превосходства препятствовал турецким реформам. Восторженные отзывы Ресми-эфенди ознаменовали собой сильную – и болезненную – перемену, однако не все в Стамбуле были столь же восприимчивы к западному влиянию. Явная и неявная критика Ресми-эфенди турецкой административной системы и армии, вероятно, стали причиной того, что этот талантливый чиновник так и не стал великим визирем.
В Стамбул приглашали западных советников. Клод Александр де Бонневаль занимался реформированием корпуса хумбараджи (бомбардиров). Франсуа де Тотта, француза венгерского происхождения, пригласили руководить постройкой новых защитных сооружений столицы. Де Тотт с изумлением увидел, что многие укрепления на Босфоре не только устарели, но и просто были неправильно расположены, так что вражеское судно находилось бы вне досягаемости даже современных орудий (“Скорее руины после осады, чем приготовления к обороне”). Он основал артиллерийское училище (Сюр’ат топчулары оджайи) по образцу французского Corps de Diligents и военно-инженерную школу (Хендесхане), в которой шотландец Кэмпбелл Мустафа учил кадетов математике. Де Тотт построил новый литейный завод и способствовал развитию полевой артиллерии. Однако вновь и вновь реформы наталкивались на политическое противодействие, не в последнюю очередь янычар. В 1807 году они даже добились роспуска армии “нового образца” (Низам-и джедид), созданной под руководством французского генерала Обера-Дюбайе. Казалось, что турецкая армия служит прежде всего для обогащения и удобства ее командиров. Она не справлялась даже с восстаниями в империи
[223]. Лишь в эпоху Танзимата (“упорядочение”) – при Махмуде II и Абдул-Меджиде I – правительство смогло противостоять оппозиции.
11 июня 1826 года на плацу около главных янычарских казарм 200 солдат появилось в униформе европейского образца. Два дня спустя около 20 тысяч янычар собрались с криками: “Мы не хотим военных упражнений неверных!” Они опрокинули котлы для плова
[224] и угрожали пойти на дворец Топкапы. Махмуд II сумел овладеть положением и объявил: или янычар перебьют, или по руинам Стамбула будут бродить кошки. Султан заручился поддержкой артиллерийского корпуса и других ключевых армейских частей. Когда артиллеристы повернули пушки против янычар, погибли сотни человек. 17 июня янычарский корпус был распущен
[225].
Европеизации подверглись не только мундиры. Главным музыкальным гувернером султанского двора был назначен Джузеппе Доницетти, старший брат Гаэтано Доницетти, автора оперы “Лючия ди Ламмермур”. Джузеппе Доницетти написал для своего работодателя два государственных гимна (явно в итальянском духе) и организовал военный оркестр европейского образца, с которым разучивал увертюры Россини. Ушли в прошлое большие барабаны, некогда пугавшие защитников Вены. Французский журнал “Менестрель” в декабре 1836 года сообщал:
В Стамбуле умерла в муках древняя турецкая музыка. Султан Махмуд любит итальянскую музыку и насаждает ее в войсках… Особенно он любит фортепьяно – до такой степени, что заказал в Вене множество инструментов для своих дам. Не знаю, как они намерены учиться играть, поскольку ни одна пока нисколько в том не преуспела
[226].
Долмабахче, дворец Абдул-Меджида I, построенный в 1843–1856 годах, – самый долговечный символ эпохи реформ. В Долмабахче 285 комнат, 44 зала, 68 туалетных комнат и 6 бань-хамамов. 14 тонн золота пошло на украшение потолков (с которых свисает 36 люстр). Наверху великолепной Хрустальной лестницы – Церемониальный зал с цельнотканым ковром площадью около 130 м² и люстрой весом более 4 тонн. (Похоже одновременно на Центральный вокзал Нью-Йорка и декорации Парижской оперы.)
