Парадокс заключается в том, что подъем национализма совпал с гомогенизацией моды. Конечно, военные мундиры по-прежнему различались, так что и в пылу сражения можно было отличить пуалю от боша или ростбифа
[545]. Тем не менее, увеличение в XIX веке точности и мощности артиллерии, а также изобретение бездымного пороха потребовали перехода от ярких мундиров xviii – XIX веков к незаметной униформе. Англичане оделись в хаки после войны с зулусами (1879). Несколько позднее их примеру последовали американцы и японцы. Русские в 1908 году также выбрали хаки, но серого оттенка. Итальянцы предпочли серо-зеленый, немцы и австрийцы – полевой серый и щучье-серый. На упрощении настаивала и экономика, поскольку численность армий сильно выросла. Война перестала напоминать парад.
Мужчины, не состоящие на военной службе, тоже оставили щегольство. Костюм денди Бо Браммела, жившего в эпоху Регентства, сам по себе являлся упрощением моды xviii века. Позднее в мужском костюме возобладала буржуазная умеренность. Пингвинообразный ньюмаркет, застегивающийся на одну пуговицу (теперь его можно увидеть лишь на претенциозных свадьбах), вытеснил фрак Браммела и двубортный сюртук “принц Альберт”. Жилеты перестали шить из яркого китайского шелка: его заменила черная или серая шерстяная ткань. Бриджи превратились в длинные брюки, а чулки исчезли из виду и к тому же сменились унылыми носками. Рубашки сплошь стали белыми. От воротничков в итоге остались два целлулоидных уголка, подобные цыплячьим крылышкам, стянутые галстуком – обязательно черным. Шляпы – тоже черные – съежились до размеров котелка. Казалось, что мужчины оделись на поминки.
Конечно, женский викторианский костюм был куда сложнее. У пролетариата и оборванцев тоже была своя униформа. Тем не менее унификация одежды в викторианскую эпоху – время подъема национализма – в Европе и далеко за пределами Востока США остается загадкой. “Интернационал” существовал, но лишь на уровне буржуазного дресс-кода. Ответ, как и можно ожидать от индустриальной эпохи, дает техника.
В 1850 году Айзек Меррит Зингер приехал в Бостон, чтобы осмотреть машины, которые собирали в мастерской Орсона Фелпса. Зингер понял, что иглу лучше сделать прямой, а не искривленной, что двигаться она должна вверх-вниз, а не по кругу, и что привод уместнее ножной, а не ручной. Как и Маркс, Зингер был не особенно симпатичным человеком. У него было 24 ребенка от 5 женщин, причем одна начала против Зингера процесс, обвиняя в двоеженстве, и вынудила его бежать из США. Как и Маркс (а также непропорционально много предпринимателей в XIX – XX веках, особенно производителей одежды и косметики), Зингер был евреем. И, подобно Марксу, он изменил мир – в отличие от Маркса, к лучшему.
“И. М. Зингер и К°” (позднее “Производственная компания Зингера”) завершила процесс механизации портновского дела, начатый Джеймсом Харгривсом менее чем за век до этого: теперь шить можно было при помощи машины (революционное значение этого усовершенствования поколение, вряд ли державшее иголку в руках, явно недооценивает). Несомненно, Зингер любил женщин: кто сделал для них больше, чем он? Томительные часы, которые прежде приходилось тратить на то, чтобы подшить юбку, обернулись минутами, а затем и секундами. История швейной машины Зингера отлично иллюстрирует эволюционный характер Промышленной революции. Одно усовершенствование следовало за другим: модель Turtleback (1856) сменил Grasshopper (1858), затем на рынок вышла New Family (1865), а после – электрическая 99 К (1880). К 1900 году в производстве было 40 моделей, а к 1929 году – уже 3 тысячи.
Мало какие из новинок в XIX веке распространялись быстрее швейной машины. Фирма “Зингер” с заводами в Бразилии, Канаде, Германии, России и Шотландии и штаб-квартирой на Бродвее (№ 458, позднее № 149) стала обладательницей одной из первых мировых торговых марок. В лучшие времена территория фабрики “Зингер” в Килбоуи (Клайдбэнк) составляла 93 тысячи м², на предприятии работало 12 тысяч человек. В 1904 году мировые продажи превысили 1,3 миллиона машин в год, к 1914 году этот показатель увеличился более чем вдвое. Марка “Зингер” – красная буква S и шьющая девушка (Red S Girl) – была вездесущей. Ее видели, по мнению копирайтеров фирмы, даже на вершине Эвереста. Даже Ганди, презиравший современную медицину, признавал, что швейная машина – “одна из немногих изобретенных полезных вещей”
[546].
Фирма “Зингер” олицетворяла американское превосходство. Мало того, что США, как и прежде, влекли прирожденных авантюристов. В 1870–1913 годах США догнали Великобританию. В 1820 году ее население было вдвое больше американского, но к 1913 году все стало наоборот. В 1870–1913 годах американская экономика росла на 80 % быстрее британской
[547]. Уже в 1900 году на США приходилась большая доля выпускаемой в мире продукции обрабатывающей промышленности: 24 % по сравнению с британскими 18 %
[548]. К 1913 году по расчету на душу населения США оказались индустриальной державой № 1 в мире
[549]. Еще важнее то, что производительность американской промышленности догоняла производительность британской (хотя это и произошло не ранее 20-х годов)
[550]. И, как в случае Англии, хлопок и текстиль были двигателями “позолоченного века” Америки. Хлопок-сырец с Юга перед Первой мировой войной составлял 25 % объема американского экспорта
[551], однако одежду в Америке производили в основном для внутреннего рынка. Английский чистый экспорт товаров из хлопка в 1910 году оценивался в 453 миллиона долларов, американский – 8,5 миллиона. Но удивительнее всего, вероятно, что вторым в мире экспортером товаров из хлопка к тому времени стала незападная страна, первой научившаяся конкурировать с Западом: Япония
[552].
Стать как Запад
К 1910 году мировая экономическая интеграция достигла невиданных размеров. Почти все средства коммуникации – железные дороги, пароходные линии, телеграф – были изобретены на Западе и контролировались Западом. Мир съежился. Общая длина железных дорог США в то время равнялась 13 экваторам. Можно было доехать от Версаля до Владивостока на поезде. А усовершенствование пароходов (гребной винт, железный корпус, паровая компаунд-машина, поверхностный конденсатор) сделало океанское путешествие быстрее и дешевле сухопутного. Брутто-вместимость судна “Мавритания” (1907) в 46 раз превышала показатель “Сириуса” (1838), а мощность двигателей – в 219 раз. “Мавритания” пересекла Атлантику более чем в 3 раза быстрее “Сириуса”, за 9,5 дня вместо 16, причем с большим грузом
[553]. В 1870–1910 годах стоимость океанского фрахта снизилась более чем на треть. Транспортировка 1 тонны товаров из хлопка по железной дороге из Манчестера в Ливерпуль (около 48 км) стоила 8 шиллингов, а морем в Бомбей, за 11668 км, – 30 шиллингов. Затраты на перевозку текстиля морем составляли менее 1 % стоимости товара. Постройка Суэцкого (1869) и Панамского (1914) каналов еще сильнее “сжала” планету: путь из Лондона в Бомбей сократился более чем на У$, а стоимость транспортировки товаров с Востока на Запад США снизилась на треть
[554]. К концу 60-х годов XIX века благодаря гуттаперчевой изоляции стала возможной прокладка подводных телеграфных кабелей, и телеграммы полетели из Лондона в Бомбей и Галифакс
[555]. В 1857 году вести о Сипайском восстании в Индии достигли Лондона за 46 дней (скорость передачи – около 6 км / ч), а новости о землетрясении Ноби в Японии (1891) – всего за день (около 396 км / ч, то есть в 66 раз быстрее)
[556].
