– Примите мои соболезнования.
– И все же, – сказала Джорджия более беззаботным тоном, – некоторые вещи, которым я научилась в Париже и во время сезона, позже оказались просто неоценимыми, особенно когда в семидесятых годах я стала директором собственной компании. В те дни женщины очень редко занимали столь высокий пост. Были времена, когда ко мне относились с презрением, игнорировали, унижали, даже угрожали просто потому, что я была женщиной. Но благодаря своему прошлому я знала, что могу соперничать с мужчинами на всех уровнях. Я была так же образованна, так же воспитанна и так же хорошо информирована, как самые высокомерные толстые коты, с которыми мне приходилось конкурировать, и теперь, оглядываясь назад, я могу сказать: хорошие манеры помогли мне быть во всеоружии.
Десять минут назад Эми готова была заявить, что обучение хорошим манерам устарело и, к счастью, осталось далеко в прошлом, но после слов Джорджии пансионы для благородных девиц предстали перед ней в другом свете.
– А они до сих пор существуют? Я имею в виду пансионы для благородных девиц.
– А что, вы решили туда отправиться? – спросила Джорджия с натянутой улыбкой.
– Конечно нет.
– Вам придется постараться, чтобы найти в наши дни хоть один из них. Традиционные швейцарские пансионы давно прекратили свое существование. Мне кажется, они едва ли соответствуют требованиям современной эпохи, не так ли? Сейчас люди верят в равенство.
– А вы нет?
– Я верю в меритократию, а это не одно и то же. Верю в то, что место должен занимать тот, кто лучше всех ему соответствует. Например, есть женщины, которые идеально подходят на должность хирурга, премьер-министра и судьи, но некоторым из них ближе роль жены и матери. Я знаю, что это прозвучит старомодно, но это правда, какой я ее вижу.
Эми рассмеялась.
– Я знаю нескольких феминисток, которые побагровели бы от одной мысли об этом.
– И это на самом деле трагично. Феминизм зарождался, чтобы дать женщине возможность выбирать: если женщина хочет стать нейрохирургом, она должна иметь такую возможность. И это прекрасно. Но, если женщина принимает решение остаться дома и растить детей – или, к примеру, блистать на вечеринках и флиртовать, – это должно быть точно так же приемлемо, разве нет? По моему скромному мнению, феминистки иногда бывают слишком предвзятыми.
Эми присмотрелась к Джорджии внимательнее. Она явно недооценила эту женщину практически по всем статьям. Внезапно поездка стала казаться ей куда более интересной и Эми поняла, что хочет научиться всему, что умела и знала Джорджия Гамильтон.
– А еще сезоны. Кажется, они тоже отошли в прошлое.
– Я была дебютанткой на последнем из них. Принцесса Маргарет произнесла знаменитую фразу о том, что на приемах для дебютанток «собираются все лондонские шлюхи», что, боюсь, стало смертным приговором для института дебютанток. Впрочем, до сих пор существуют всевозможные балы для девушек, которые хотят того же, что и мы в свое время. Или обычно этого хотят их родители; цель заключается в том, чтобы найти подходящего жениха. Парижский бал Криллон, например, довольно мил – хотя, полагаю, в наши дни его посещает множество дочерей рок-звезд. Так что да, представление дебютанток королеве отменили в 1958-м, когда я вышла в свет. К слову, это был своеобразный водораздел, – добавила Джорджия, попивая совиньон.
– Кажется, все изменилось в шестидесятых. Мини-юбки, таблетки…
– Шестидесятые стали началом сексуальной революции. Филипп Ларкин, кажется, когда-то писал, что все началось между запретом «Леди Чаттерлей» и первой пластинкой «Биттлз». Но общество менялось и задолго до этого. В начале пятидесятых ваши ровесницы одевались, подражая своим родителям, а уже в пятьдесят восьмом появились рок-н-ролл, тедди-бои
[14], расовые беспорядки и кофе-бары – это было рождение эры тинейджеров. Впервые люди задумались о том, что молодежь может быть другой.
Эми засмеялась, вспомнив о том, что, работая в гараже, ее папа включал Элвиса так громко, что дрожал верстак.
– Мой отец всегда говорил, что мир изменился благодаря Элвису.
Джорджия сухо улыбнулась.
– Желание присвоить себе все заслуги типично для вас, американцев. Но на этот раз, возможно, вы и правы. Мне кажется, что истина заключается в готовности изменяться. Все происходило слишком быстро. Современная история наверняка рассматривает 1958 год как выдающийся.
– А вы как думаете?
Джорджия кивнула, ее взгляд стал рассеянным.
– То лето я едва ли когда-нибудь забуду, – тихо сказала она.
Глава 5
Март 1958 года
– Ах, Лондон! Я уже чувствую это в воздухе, – сказала Эстелла Гамильтон, открывая окно в купе поезда и перебрасывая длинные волосы цвета меди себе на плечо жестом, который подошел бы великой театральной диве, готовящейся к выходу на сцену.
– Самое время, – пробормотала ее дочь Джорджия, не видя ничего, кроме серых бетонных зданий, фабрик и задних стен унылых домов массовой застройки.
Путешествие из Девона оказалось длинным и скучным, множество загадочных остановок в пути делали его еще более невыносимым, и Джорджии отчаянно хотелось выкурить сигарету. У нее в чемодане лежал неплохой запас «Галуаз», купленных еще в «Гаре дю Норд», а чемодан был совсем недалеко, в багажном отделении. Но какими бы либеральными ни были взгляды ее матери, девушка сомневалась в том, что та поймет: ее дочери для успокоения нервов нужен никотин. По правде говоря, Эстелла вообще не понимала своей восемнадцатилетней дочери.
– Что-то не так? – спросила она, с подозрением глядя на Джорджию.
– Просто я жалею, что не могу вернуться в Париж, – сказала девушка, и в ее голове возникла вереница образов, словно цветное кино, смонтированное, чтобы мучить ее.
Красивые мужчины писали стихи за столиками уличных кафе, девушки в полосатых свитерах ехали на велосипедах вдоль Сены, суровые дамы в мехах покупали уток и пирожные в магазинчиках на рю Сент-Оноре и фотографировались на фоне Эйфелевой башни. Город Света был полон бесконечной красоты и чудес, и Джорджия больше всего хотела снова оказаться там.
– И что бы ты делала в Париже? – спросила Эстелла безо всякой язвительности.
– Я хочу стать писателем, ты же это знаешь.
– И как бы ты зарабатывала себе на жизнь, дожидаясь, пока что-нибудь опубликуют?
– Ты жила в Париже в моем возрасте, и ты справилась.
– Это другое. Я стала натурщицей.
– Может, и я смогла бы таким образом заработать немного денег?
