– Чуть раньше мы вместе с тобой были в Белгравии, на вечеринке у Эмили Найтингейл. Меня зовут Эдвард Карлайл. Нас не представили друг другу, поэтому прости, но я не знаю твоего имени.
– Джорджия. Джорджия Гамильтон. – Она помедлила, а потом вспомнила, что говорила о нем Салли Дэли – ОБВТ ВГ – и подошла ближе к машине.
– Послушай, может быть, тебя куда-нибудь подвезти? – спросил Эдвард, повышая голос, чтобы перекричать шум дождя.
– Честное слово, я в порядке. И станция метро сразу за мостом.
– Надеюсь, ты не поймаешь столбняк, – сказал Эдвард, глядя на ее босые ноги.
– Хорошо, я буду обходить ржавые гвозди.
Дождь заливал ей лицо, и Джорджии пришлось протереть глаза, чтобы видеть своего собеседника.
– Послушай, не хочу показаться невежливой, но я не знаю тебя с самого детства. А вдруг ты выпил лишнего? Или же ты маньяк, помешанный на сексе …
Она наблюдала за тем, как темные брови Эдварда изумленно ползут вверх.
– Ты можешь понюхать мое дыхание и воспользоваться вон тем телефонным автоматом, чтобы сказать родителям, что Эдвард Карлайл привезет тебя домой в течение пятнадцати минут. Таким образом тебе удастся избежать воспаления легких.
Джорджия на миг задумалась о его предложении, а затем открыла дверцу автомобиля.
И увидела, как его взгляд скользит по подолу ее платья, с которого стекала краска. По выражению лица Эдварда девушка поняла, что он тут же пожалел о своем предложении. Его машина, «астон мартин», без сомнения, стоила целую кучу денег.
– Прости, я таю. – Джорджия вздрогнула.
Эдвард потянулся к отделению для перчаток, вытащил газету и расстелил ее на пассажирском сиденье.
– Значит, рыцарство еще не умерло, – сказала девушка, испытывая благодарность.
– Интересное платье. В нем изначально заложена система самоуничтожения?
– Оно раскрашено вручную.
– Акварель. – Эдвард улыбнулся.
Джорджия назвала ему свой адрес и застыла на сиденье, молясь про себя, чтобы краска с ее платья не попала на кожаную обшивку автомобиля.
– А что ты делал в этом районе? – спросила девушка, когда Эдвард завел мотор.
– Я был на полпути на вечеринку в Ричмонде.
– Я тоже, – сказала Джорджия, размышляя о том, не дружит ли он с Генри и стоит ли ей рассказать Эдварду о том, что только что произошло.
– Но это же в другой стороне. Я увидел тебя, когда проезжал через мост. И узнал.
– И подумал, что я сумасшедшая.
– Что-то вроде того, – пробормотал Эдвард. – С тобой действительно все в порядке?
– Да, за исключением предстоящего разговора с кузиной. Мне придется многое ей объяснить. Это ее платье.
– А где твои туфли?
– На пути к Северному морю.
Джорджия поняла, что в его глазах действительно выглядит как сумасшедшая.
– Ну а как тебе сезон? – спросил Эдвард, нарушая неловкую тишину.
Девушка фыркнула.
– Я сбегу в Париж, как только это проклятье закончится.
– О, еще одна франкофилка, да?
– Я хорошо знаю этот город. – Джорджия шмыгнула носом. – Я в нем жила. И там остались моя душа и мой парень.
– Правда? – с интересом спросил Эдвард.
– Он коммунист, – с гордостью сообщила Джорджия.
– О боже! В таком случае, надеюсь, ты не сказала ему о том, что собираешься стать дебютанткой.
Джорджия нахмурилась, осознав, что он прав. Возможно, именно поэтому Жак не ответил ни на одно из отправленных ею писем.
– Я собираюсь стать писательницей, – торопливо объяснила она. – Вот почему я хочу вернуться в Париж – чтобы написать книгу.
– Для этого вовсе не обязательно возвращаться в Париж, – ответил Эдвард с раздражающим равнодушием.
Джорджия повернулась к нему и нахмурилась, рассматривая его профиль. Прямой нос и волевой подбородок придавали ему вид уверенного в себе человека, и эта уверенность граничила с высокомерием. Девушка решила защищать свое мнение.
– Немало романистов двадцатого века не согласились бы с тобой. Джойс, Хемингуэй, Фитцджеральд, Гертруда Штайн, Эзра Паунд – все они написали свои лучшие произведения именно там.
– Но это произошло не благодаря прекрасным видам и вкусным круассанам. – Эдвард пожал плечами. – Все они бежали от войны или от «сухого закона». Париж был более богемным и либеральным, он привлекал художников, как блюдце с медом, и они вдохновляли и наставляли друг друга. Но подобное могло произойти в любом из больших городов. Следующим великим литературным салоном вполне может стать кофейня в Лондоне. Важно лишь то, что находится тут и тут, – он указал на голову и на грудь, – а остальное – всего лишь вопрос географии.
– Ну, я нахожу, что очень хорошо там поработала. – Джорджия продолжала шмыгать носом. – У меня было любимое место в садах за Нотр-Дамом. Две недели назад, к моменту моего отъезда, у меня было пять дневников, заполненных мыслями и набросками.
– Это и есть твоя книга. Мемуары. «Юная англичанка в Париже». Ты можешь закончить ее в перерывах между вечеринками.
– Никто не заинтересуется мемуарами никому не известной восемнадцатилетней девушки. Я хочу писать романы, как Франсуаза Саган.
Джорджия видела, что Эдвард молча улыбается в темноте, и это ее рассердило.
– А как насчет тебя? Чем ты будешь заниматься, когда закончится сезон?
– Через несколько месяцев я окончу университет, – сказал Эдвард и объяснил, что учится в Оксфордском университете. – Мой отец работает в банке. Я буду помогать ему, но потом, в будущем, хочу жить в Нью-Йорке.
– В Нью-Йорке?
– А что не так?
– Мама всегда говорила, что в Нью-Йорке нет никакой культуры. И истории.
– Чепуха, – улыбнулся Эдвард, словно она только что сказала невероятную глупость. – Метрополитен-музей является лучшим в мире. Плюс джаз, искусство, театры, фильмы… Таким был Париж в двадцатые годы.
– Ты сменил пластинку, – надменно заметила Джорджия. – Минуту назад ты воспевал Лондон.
– Лондон – прекрасный город, но понадобится еще десятилетие, чтобы он полностью оправился от войны. Империя мертва. Классовая система умирает. Достаточно посмотреть на конец сезона дебютанток, чтобы это понять. Новым центром мира становится Нью-Йорк. И я знаю, что хочу сделать – отрыть отделение банка на Уолл-стрит. Однажды лондонский Сити снова станет центром финансового мира, но до тех пор сердце глобальной коммерции будет биться в Нью-Йорке.
– Что ж, будет здорово, если все это у тебя получится, – сказала Джорджия чуть более игриво, чем намеревалась. – А мне пока что нечего предвкушать, кроме шести месяцев глупых коктейльных вечеринок.
