— Да какая разница, — отмахнулась она. — Нравится ему имя Жюли — ну, пусть зовет так. Это самая малая жертва, которая от меня требуется.
— О, будь он проклят! — сокрушенно воскликнул Сташевский. — Я не знал такого Марше! Он всегда был опасен, но теперь он просто страшен. Что делать… как его утихомирить?! Знаю! Я знаю! Я потребую, чтобы Марше стрелялся со мной! Еще там, в деревне, когда мы поссорились в амбаре, мы договорились о дуэли. Я напомню о ней. Если он опять попытается ее отсрочить, я оскорблю его публично. Он не сможет отказать, не прослыв бесчестным трусом. Дуэль — это единственный способ его остановить.
Лидия не успела ничего ответить — мимо окон проскакали всадники, во дворе зашумели, захохотали, и крики: «Лейтенант, мы привезли святого отца!» — возвестили о том, что вернулся отряд, посланный в село.
Лидия прижала руки ко рту, глуша отчаянный стон.
Священник… свадьба! А потом…
Потом — выбор.
Ну что лукавить перед собой? Какой может быть выбор? Ночь с этим мужчиной — или смерть, причем и своя, и Алексея? Кто колебался бы? Только не она. Она уже все решила для себя — окончательно и бесповоротно. Но — понимая, что после этой ночи Алексей будет потерян для нее навсегда. Тоже окончательно и бесповоротно…
Лидия верила искреннему негодованию Сташевского, который готов был подставить грудь под пулю на дуэли, только бы избавить ее от Марше. Но вряд ли это возможно. Лейтенант не из тех, кто рискует по пустякам. Ничего не выйдет у Сташевского. Марше найдет предлог отказать ему, не уронив своего реноме перед солдатами.
Видно, все же придется отдавать за спасение слишком дорогую цену: расплачиваться вечной разлукой с Алексеем!
Но как жить здесь после этого? После венчания его и Ирины? Чем жить Лидии в этом чужом времени, в чужой семье? Кому она будет тут нужна?!
Детей их нянчить, что ли?! И ждать, когда погибнет Алексей? Тайно от себя мечтать о его смерти, потому что она дарует избавление от мук ее истерзанному ревностью сердцу?
Но она превратится в чудовище!
«Я хочу домой… — жалобно подумала Лидия. — Я больше не могу здесь оставаться! Домой! У меня все болит! У меня от этого времени сердце скоро разорвется! Никаких ведь сил уже нету — так страдать!»
— Вы слышали? — Это вошел Марше. Лицо веселое, пугающе-веселое, ни следа от маски страдания, которую он уже сдернул — и спрятал от чужих глаз. — Привезли святого отца. Вы можете пойти приготовить невесту. Фата… флердоранж…. — Он ехидно хохотнул. — Или что там надевают на невесту? Померанцевые цветы?
Лидия молча кивнула. У нее ни на что не было больше сил, даже сказать Марше, что флердоранж и померанцевые цветы — это одно и то же
[30].
— Мой лейтенант! — ворвался сержант. — Там привезли не только священника, но и двух наших дезертиров. Поставить их к стенке сразу или желаете взглянуть на них?
— Тащите их сюда, — кивнул лейтенант. — Негодяи! Я хочу сказать все, что думаю о них!
— А я хочу сказать все, что думаю о тебе, Марше! — шагнул вперед Сташевский. — Оставь в покое людей, в дом которых ты пришел. У меня нет к ним никаких упреков. Я никого не обвиняю. Почему же обвиняешь ты? Почему готов убить невинного человека? Хватит убивать! Ты сам считаешь эту кампанию проигранной. Одумайся! Твой воинский долг велит тебе стрелять во врага на поле боя, но в мирных людей… Кто дал тебе право вмешиваться в их судьбы, ломать их? Это подло, Марше! Подло и страшно! Ты, потомок крестоносцев, поступаешь как жалкий и бессовестный рабовладелец! Повенчать рабыню с рабом, а другую рабыню под страхом смерти принудить прийти на свое ложе!
— Ну, довольно! — небрежно и как бы даже незло перебил Марше. — Мне надоело слушать этот бред. Чего ты хочешь, Сташевский? Для чего ты затеял свою болтовню? Чтобы разозлить меня? Вызвать на дуэль? Отлично, я помню наш разговор. Мы будем стреляться, но… Не раньше, чем я исполню то, что собирался. А собирался я обвенчать сестру этой красавицы с ее офицером. Потом я хочу переспать с Жюли — или поставить ее к стенке рядом с тем красавчиком. Только после этого я готов стреляться с тобой, Сташевский. Но не раньше! Да что я, дурак, чтобы лишать себя такого удовольствия? Ты можешь меня убить, и тогда…
— Вас никто не убьет, — с тоской пробормотала Лидия, понимая, что рушится ее последняя надежда. — Вы не погибнете на дуэли, вы и через Березину благополучно переправитесь. Мои слова останутся у вас в памяти, и вы переберетесь через реку в стороне от моста, на лодке. Вы спасетесь, Марше! Вы вернетесь домой с остатками бывшей Великой армии, вы увидите восстановление монархии во Франции, возвращение короля Людовика XVIII, вы женитесь, у вас родятся дети, и ваши потомки будут свято хранить память о лейтенанте Марше… и о той, которая предсказала ему спасение.
— Это значит, о вас? — недоверчиво посмотрел на нее Марше.
Лидия горько усмехнулась.
«Пап, Жюли рассказывала, что Марше этим именем всех старших дочерей называют в честь русской гадалки, которая спасла того офицера наполеоновского, предсказав ему, что мост через Березину будет разрушен, и он ей сначала не верил, а потом в последний момент на лодке переправился в стороне от моста, так и остался жив, и вот теперь весь их род ее как бы благодарит…»
— Ну, похоже, что да. Обо мне!
— Значит, и к концу войны меня не повысят в чине, я останусь только лейтенантом? — досадливо вздохнул Марше. — Печально, черт меня дери! Ладно, но это все — события далекого будущего. А на ближайшую ночь что вы предскажете мне, Жюли? Что вы предскажете нам обоим? Страстные объятия или потоки крови?
Лидия ничего не успела ответить — в залу с криком: «Дезертиры! Дезертиры!» — ворвались солдаты. Они тащили с собой двух каких-то странных типов, при виде которых Лидия на несколько мгновений забыла о том, где находится и что вообще с ней происходит.
Вообще-то это были солдаты… фузилеры, пехотинцы. Однако лохмотьях их формы были почти не видны под множеством разноцветного тряпья, которое они на себя напялили. На одном — малорослом, тощеньком — были надеты бархатные и суконные женские юбки — одна на другую, как носят цыганки. Причем юбки были надеты не на талию, а на плечи и стянуты вокруг шеи. В них были небрежно прорезаны дырки для рук. На ноги солдат намотал какие-то тряпки — ведь его сапоги почти развалились.
Второй дезертир выглядел еще более экзотично. Он кутался в роскошный бархатный плащ, напоминающий мантию, вполне достойную короля, однако отороченную не горностаем, а черно-бурой лисой. Мех свалялся, намок, заскоруз от грязи и потерял всякий вид; кроме того, мантия была изуродована множеством нашитых на нее самых разнообразных и разноцветных заплаток.
