— Это очень щедрое предложение.
Он слегка поклонился, и в его светло-коричневых глазах блеснул зеленый огонек сдерживаемой страсти.
— Вовсе нет. Я молюсь, чтобы ты им воспользовалась.
Ее улыбка выражала признательность и облегчение одновременно.
— А теперь я должна идти, уже поздно.
Проведя губами по ее руке, он отпустил ее.
— Запомни мои слова.
— Хорошо.
— Можешь передать Соланж, чтобы не переживала. Я увижусь с ней на вечеринке у Бартонов и выражу свое сочувствие и участие, если ты не против.
Маркус хотел провести ее по тропинке до того места, где ждала Индия, но Кэтрин запретила. Честно говоря, он и так подошел слишком близко к дому. Может, это было нужно, чтобы провожать Соланж, но сейчас не стоило так рисковать.
Идя обратно, Кэтрин задавалась вопросом о своих чувствах к Маркусу. То, что он был не слишком порядочным, она знала прекрасно. Однако это не мешало ему быть искренним и признаться в любви. Она отчетливо осознавала, что он не волновал ее сердце, хотя и вызывал в ней определенную симпатию. Неужели он на это и рассчитывал?
Какое-то легкое движение слева привлекло ее внимание. Она быстро повернулась и заметила, как между деревьями прошмыгнула тень — босоногий мужчина в серых шерстяных лохмотьях. В ее голове всплыли слова Фанни. Беглецы. Беглецы на болоте. Она слышала рассказы о зверствах на Сан-Доминго, обезглавленных детях, изуродованных женщинах, и в ее голове сразу возникли картины еще более страшных деяний. Тайный ужас рабовладельца пронзил ее вены. Разумеется, это не может произойти здесь! На земле Луизианы еще никогда не было крупных восстаний рабов. Но почему бы ему не начаться сейчас?
— Мадам! Сюда, мадам!
— Индия! — воскликнула Кэтрин. Только после того, как спало физическое напряжение, она поняла, какой кошмар испытала. — Индия, ты кого-нибудь видела? Мужчину, убежавшего на болото?
— Нет, мадам, — с невозмутимым видом ответила девушка без тени любопытства на лице. — Я только видела человека, который передал мне, что домой возвращается хозяин. Мы должны поторопиться, если хотим добраться раньше него.
Был ли это один и тот же мужчина? Даже если так, Кэтрин это не понравилось. Сколько еще человек были вовлечены в этот затеянный Соланж обман? Чем больше людей знало об этом, тем меньшая вероятность, что обман будет продолжаться.
Но последствий не было. Здоровье Соланж почти не поправилось. Она страдала от постоянной mal de tête
[85] и усталости, поэтому редко выходила из комнаты. Когда она появлялась за обедом или ужином, ее настроение резко менялось от слез до смеха, граничащего с истерикой. Она переживала из-за своих недостатков. С ней стало трудно разговаривать, потому что ее постоянно нужно было успокаивать. Любую фразу следовало произносить осмотрительно, поскольку вполне невинные слова могли стать «палкой о двух концах» и девушка могла использовать их как против себя, так и против того, кто их произнес. Сложно было сказать, насколько Маркус был виновен в смене ее настроения; Соланж чувствовала неуверенность в себе, а значит, и в нем. Возможно, она все-таки догадывалась о его неискренности по отношению к ней, однако Кэтрин склонна была считать, что именно мадам Тиби пошатнула самооценку девушки.
Компаньонка с суровым лицом не отходила от Соланж, кружила возле нее, как какая-то терпеливая хищная птица, что-то нашептывая ей, наблюдая за всеми круглыми глазами без ресниц. Дни становились теплее, и теперь все жили по летнему распорядку: рано вставали, чтобы насладиться прохладой утра, и спали после полудня.
В день вечеринки у Фанни Кэтрин ушла в свою комнату сразу после ленча. Ее атласное бальное платье рыжевато-золотого оттенка с коротким коричневым вельветовым жилетом без рукавов и туфлями такого же цвета, а также шкатулка с драгоценностями были упакованы в картонную коробку. Поскольку они приедут рано, она решила переодеться в Кипарисовой Роще. Однако прическу следовало сделать заранее. Индия попросила позволить ей не ехать с ними в старом экипаже, оставленном Фицджеральдами. Кэтрин не могла винить ее за это. Она сама предпочла бы отправиться верхом, но Соланж бы этого не выдержала, а мадам Тиби и вовсе не умела.
Кэтрин не хотела ни заставлять Рафаэля ждать, ни присутствовать при процессе его купания и одевания. Только она собралась звать Индию, чтобы та сделала ей прическу, как в дверь постучали и вошла служанка.
Ее лицо с высокими скулами выражало необычайное оживление. Базальтовые глаза сверкали гневом, а тонкие пальцы сжимали фартук.
Прежде чем Кэтрин успела что-либо сказать, она закричала низким скрипучим голосом:
— Maîtresse, вы должны что-то сделать с этой женщиной!
— Мадам Тиби?
— Да, с ней, с этой злой тварью, с этой дьяволицей!
— Успокойся, Индия, и расскажи мне, что она сделала.
— Она украла у рабов то немногое, что у них есть! Я годами наблюдала, как она обворовывала этот дом и продавала продукты, выделенные для всех. Какое мне было дело до хозяйского имущества? У нас имелись собственные свиньи, цыплята, небольшой урожай с плодородной земли и ягоды из леса. Но теперь эта тварь раздает людям сшитую для них одежду, а взамен в качестве оплаты требует свиней, цыплят и овощи. Если ей чего-то не дадут, она угрожает напустить тихую смерть, как жрица вуду. Уже трое стариков, которым нечего дать, легли на свои соломенные тюфяки в ожидании смерти.
— Это ложь.
Возражение раздалось со стороны порога. Мадам Тиби тихо вошла в комнату, за ее спиной стояла, уперев руки в боки, Соланж. У нее было серьезное выражение лица, но без признаков сильной тревоги.
— Это не ложь. Мне все это известно, — гордо произнесла Индия.
— Зачем? Скажи, зачем мне это делать?
Кэтрин не ожидала от компаньонки оправданий, но ее вопрос был правомерным. Она не стала вмешиваться.
— Из-за денег — денег для вашего любовника, того зверя надсмотрщика, уволенного месье Рафом. Вы думали, что он, уезжая, возьмет вас с собой. Вместо этого он бежал ночью, как вор, кем он и являлся, со всем вашим общим имуществом.
— Это нелепо, — бросила мадам Тиби, и ее лицо залилось краской, хотя Кэтрин не могла сказать, от злости или замешательства. — Хватит! Я не позволю больше порочить мое доброе имя. Есть только твое слово…
— Да, потому что другие слишком боятся и слово сказать наперекор.
— Рабы. Всего лишь рабы. Кто их послушает, даже если бы это было правдой, — хотя я все отрицаю?
Она была права. Ни один суд не примет во внимание показания раба. До суда даже никогда не доходило. Повернувшись к Индии, Кэтрин спросила:
— У тебя есть какие-нибудь доказательства, хоть что-то?
