— Раф, — тихо вскрикнула она, безнадежно покачав головой. — Ах, Раф…
В темноте послышалось тихое проклятие. Ее вдруг отпустили.
Кэтрин сделала небольшое судорожное движение. Она хотела бежать, прошмыгнуть в незапертую дверь, однако что-то в этой затянувшейся паузе заставило ее лежать на месте.
Момент для побега, если он вообще был, теперь упущен. Огромные очертания мужчины передвинулись по небольшой каюте, он закрыл дверь и задвинул засов, заперев их двоих в темноте.
Скрежет кремня дал ей понять, что он делает. Бело-синие искры, поднесенные к труту, разожгли его. Руки мужчины, освещенные небольшим белым и желтым пламенем, опустили свечу к коробке, подожгли ее и держали прямо, разжигая огонь. Трутница была осторожно закрыта, а свеча поставлена на подсвечник на столе. Он повернулся.
Кэтрин отчаянно вглядывалась в черные печальные глаза своего мужа.
Рафаэль Себастьян Наварро, Черный Леопард, пират, ходивший в море под прозвищем Капитан. Владелец плантации, у которого есть собственное судно. Каюта была, вне всяких сомнений, та же. Не могло быть еще такой же, которую с одной стороны пронзает мачта, а поперек стоят шкафы. Или могло?
— Значит, ты знала, — спросил он бесцветным голосом.
— Нет. — Пусть продолжает.
— Тогда почему?
— Почему произнесла твое имя? — Кэтрин опустила глаза, пряча за ресницами свою боль.
Он холодно кивнул.
— Зачем ты так старался притащить меня сюда? — вопросом на вопрос ответила она.
На его лице появилась жестокая улыбка.
— Сомневаюсь, что у нас была одна и та же причина.
— Да? Хотя, наверное, ты прав, — согласилась она, делая вид, что ей все равно. — А впрочем, разве причины что-то значат?
— Значат. — Он подошел ближе, но в его глазах сложно было что-то прочесть.
Он был худее, чем она его помнила, черты лица стали строже, чище, словно покрылись бронзой.
— Значат, — повторил он, опустившись перед ней на одно колено, — но не так много, как это.
Его пальцы скользнули по ее затылку и волосам, снимая шпильки и поднимая мягкие локоны и отпуская их падать, переливаясь, с края койки на пол. Его пальцы снова прижались к ее затылку и притянули ее навстречу его обжигающим настойчивым губам.
Внутри нее ничего не шевельнулось. Она напряглась, ожидая новой атаки, и все тело было как на иголках от нервов и ожидания боли. А затем его поцелуй изменился и неожиданно напомнил былое наслаждение. Ее губы приоткрылись, принимая эту сладость, и с нежной страстью двинулись навстречу его желанию.
Его рука обжигала ее налившуюся грудь. Она прикоснулась к его мускулистым плечам, открывая доступ к своему телу. Не успела она это сделать, как он воспользовался ее открытостью и, проведя пальцами по застиранной мягкой сорочке, разорвал ее от выреза до края подола. Его прикосновения стали жестче, он ощущал изгибы и впадины ее женственного тела с уверенностью слепого в темноте. Его губы обжигали ее влажным огнем вдоль линии подбородка к тонкой шее, быстро передвигаясь к темно-розовым соскам.
Ее желание тоже возрастало, поэтому она начала двигаться в его руках, едва сдерживая стон. Секундная прохлада, когда он отстранился от нее, — и вот Раф уже снова с ней, накрыв ее своим телом, которое идеально соединялось с ее. Их охватил внезапный поток дикой радости и унес в водоворот почти болезненного удовольствия. Кэтрин хотелось принять его всего целиком, раствориться в нем до беспамятства. Но она не могла, и осознание этого вызвало тихие блестящие слезы на ее глазах.
Кэтрин проснулась, когда дневной свет пробивался сквозь тонкие щели ставен маленького окна. Ее движения были ограничены, мышцы болели, но в спине чувствовалось чудесное тепло. Осознав также легкую боль между бедер, она вдруг с ужасом все вспомнила. Она вполне может быть нежной. Она и человек, чья тяжелая рука лежала на ее талии, проснулись той ночью, почувствовав внезапный и ненасытный голод друг к другу. Выйдя из крепкого сна, их сознание все же проснулось не до конца, поэтому они сжали друг друга в объятиях, а потом неприлично и бесконечно долго не отпускали, как пара каких-то животных, что живут на болоте. Под простыней и накрывавшим их грубым одеялом она покраснела от смущения, вспомнив об этом.
Она хотела бы пошевелиться, но Раф спал чутко. Меньше всего ей сейчас хотелось его будить. Она и так чувствовала себя униженной, не говоря уже о том, чтобы посмотреть ему в лицо.
Как ей теперь себя вести после того страстного отклика на его ласки прошлой ночью? Она не хотела стать одной из вызывающих жалость женщин, влюбленных в своих мужей, которым не было до них никакого дела. Или, поправила она себя, никакого дела, кроме использования в постели. Он ясно показал, что было для него самым важным. Он скучал по ней, скучал по ее телу, это не вызывало сомнений, но он не сказал ни слова о любви.
Было ли это настолько важно, ведь его потребность в ней стала очевидна? Было.
Он пользовался ею, не любя, — и это унижало. Она была не лучше случайно подобранной шлюхи или vase du nécessité
[96].
Интересная я особа, подумала она, — идеалистка с пуританскими взглядами, вышедшая из борделя.
И тут она осознала, что он уже проснулся. Его рука начала незаметно продвигаться вверх по плоской поверхности ее живота, нежно, но настойчиво.
Кэтрин неожиданно дернулась, чем застала его врасплох. Он замер от удивления, протер сонные глаза и приподнялся на локте. Изумленно изогнув бровь, он наклонился, чтобы поцеловать ее, и снова стал водить рукой по ее теплому телу в том же месте.
Кэтрин положила ладонь ему на грудь. Мрачные мысли привели к еще более мрачному решению защититься от его пыла.
— Соланж? — произнесла она, широко раскрыв янтарные глаза. — Расскажи, что с ней произошло.
— Помешательство, — резко ответил он.
— Она не умерла?
— Если ты имеешь в виду, ушла ли жизнь из ее тела, то нет, но ее мозг и душа улетели. Она постоянно дергается, наряжается и прихорашивается, намереваясь бежать со своим любовником. Монахини ведут себя с ней очень терпеливо.
— Она… ушла в монастырь?
— Ее подтолкнули к этому, а потом заперли там.
— Я… Мне жаль, — сказала Кэтрин, глядя в потолок.
— Это, конечно, поможет.
Она не обратила внимания на его ироническое замечание.
— Я полагаю, Паулина.
— Паулина. — Он осекся. — Она спасла ее. И можешь не волноваться: она рассказала нам о твоем героическом поведении, когда ты пыталась прийти на помощь Соланж, и о том, как подло поступил с тобой твой друг. Я избавляю тебя от вины — кроме той, что если бы не ты, Маркус Фицджеральд никогда не приблизился бы к Альгамбре.
