Последовала пауза.
— Правда? — с трудом выдавливая из себя слова, спросила Кэтрин.
Деде кивнула.
— Она расстроилась, что вы попадете в беду, и переживала, что не может остановить вас.
— Понятно. Значит, я должна ее разуверить.
— Это было бы прекрасно, ma chérie.
Кэтрин улыбнулась.
— Я не пожелала тебе счастливого Нового года, Деде. Твой подарок на туалетном столике.
— Спасибо, chérie, вам тоже веселого Нового года.
— Хорошо. Спасибо, — не очень убедительно ответила Кэтрин.
Она нашла свою мать, увлеченно просматривающую в кровати письма, приглашения, визитные карточки, завернутые в фольгу свечи, леденцы, драже и новогодние подарки. Все взлетело в воздух, как только мадам Мэйфилд увидела на пороге свою дочь и выкрикнула ее имя.
Войдя в комнату, Кэтрин присела на корточки и принялась собирать листы бумаги и свечи, протягивая их матери.
— Значит, как и сказала Деде, ты думала, что я уехала. Почему ты была в этом уверена?
— Ты меня так напугала, дитя. Но я тебе передать не могу, какое это облегчение, — впрочем, не обращай внимания. Почему я была уверена? Наверное потому, что Рафаэль Наварро самый убедительный из всех мужчин, а ты, признаёшь это или нет, восприимчива к его формам убеждения.
— Ты знала, что он был здесь и ожидал меня?
— О, да. Он пришел до того, как я вышла из дома, и у нас состоялась интересная беседа. Ты же знаешь, я пообещала месье Мариньи партию в вист… Честное слово, я собиралась тебя предупредить, но тебя нигде не было, а этот человек — все еще твой муж. Я… надеюсь, ничего не случилось?
— Это зависит от твоих взглядов, мама. Раф нашел меня в объятиях Джилса.
— Mon Dieu! И что приключилось с бедным американцем?
Губы Кэтрин изогнулись в улыбке.
— С ним все хорошо, части тела на месте.
— Странно, — прокомментировала ее мать. — Не означает ли это, что ты собираешься навсегда уйти от Наварро?
— Ты имеешь в виду официальный развод, о котором вы с Джилсом говорили за моей спиной? Я не знаю. Как ты можешь представить, это была не… мирная… встреча.
— Нет, — задумчиво согласилась Ивонна Мэйфилд и засунула в рот конфету.
Кэтрин потянулась за миндальным драже и начала его распаковывать.
— А еще Деде сказала, что Раф может втянуть меня в какую-то опасность.
— Да. Не то чтобы я так считаю, но Рафаэль, кажется, сам так думал, и это меня беспокоило.
— Какая опасность?
— Хм, от рабов, конечно. Они продолжают бунтовать, даже больше, чем когда ты была в Альгамбре. Их очень огорчило недавнее освобождение всех рабов-индейцев. Было недальновидно даже думать вовлекать тебя в эту ситуацию снова, и я убеждена, что Наварро не хотел тобой рисковать, но его желание тебя видеть, очевидно, пересилило муки совести.
— Он сам это сказал? — спросила Кэтрин, вертя в пальцах розовое драже.
— Не так подробно, но я не первоклассница, ma chérie, чтобы не разглядеть мотивы, которые движут мужчиной.
— Может, ты также думаешь, что Раф оставил меня в Новом Орлеане, потому что в Альгамбре было опасно?
Ее мать осторожно согласилась.
— Вполне возможно.
— Он не сказал, что причина именно в этом?
Мадам Мэйфилд вскинула руки.
— Он говорил лишь о своей собственной глупости и нетерпеливости, а еще о недостатке доверия. Он расспрашивал меня о твоей верности ему — как будто я знала. Затем уселся с моим лучшим бренди и стал ждать твоего возвращения.
— Что именно он хотел узнать о моей верности?
— Я не помню точно, как он выразился. Думаю, он в принципе хотел узнать, как ты отнеслась к тому, что он тебя здесь оставил. Естественно, я сделала все от меня зависящее, чтобы убедить его, что ты наслаждаешься жизнью и веселишься. Не думаю, что ему это понравилось.
— Нет? — заинтересовалась Кэтрин.
— С другой стороны, у меня сложилось впечатление, что он не был так уж удивлен, как можно было ожидать. Мне кажется, ему доложили о твоей активности.
Фанни однажды уже предупреждала Рафа. Могла ли она, зная возможные последствия для своего брата, сделать это еще раз? Была ли она настолько импульсивной или настолько озлобленной? Неужели она рискнула бы поставить все на кон?
Три дня спустя Кэтрин изменила свое мнение о Фанни. Возможно, девушка и не ожидала, что Раф посмотрит в ее сторону. Может, ее целью был тот результат, которого она и добилась: отцепить Джилса от Кэтрин и убедить его вернуться с ней на восток. Четвертого января Фанни Бартон в сопровождении брата наконец села на корабль и отправилась в Бостон.
Фанни и Джилс. Они оставили в ее сердце столько эмоций. Кэтрин не могла избавиться от ощущения, что Фанни обманула и предала ее, хоть и понимала, что могло бы произойти, если бы Рафа тогда не предупредили. Несмотря на ее горячую поддержку во время сложного путешествия по реке, да и позднее, сестра Джилса вела себя скорее как подруга Рафа, а не Кэтрин. Все, что она делала, было ради него. Любовь Фанни к нему была бескорыстной, неразделенной. Но все равно это было неприятно.
Вина и самобичевание окрасили ее чувства к Джилсу. Услышать его короткое, но достойное прощание было самым большим испытанием. Когда он ушел, она долгое время сидела одна. Люди не могут быть ответственны за то, что другие дарят им любовь, о которой они не просили, говорила она себе. Они не могут предотвратить это, не могут разделить или облегчить боль, которую причиняет им эта любовь. Они ответственны лишь за то чувство, которое дают сами. Но такая софистика не слишком усмиряла угрызения совести.
Казалось возможным, что Раф, узнав об отъезде Джилса, может нанести ей еще один визит. Кэтрин напрасно несколько дней провела дома в ожидании. Совершенно случайно она узнала, что он вернулся в Альгамбру, сев на свое судно сразу после встречи с ней.
Кэтрин продолжала вести затворнический образ жизни. Когда она отказалась от достаточного количества приглашений, общество, с его беспорядочной забывчивостью, наконец оставило ее в покое. Она оказалась в изоляции и нашла в ней нечто ценное, о существовании чего почти забыла. Время. Время собраться, время изучить то, что было раньше, время вспомнить.
В ее памяти всплыли обрывки фраз, на которые она не обращала внимания. Слова женщины, озвучившей свои страхи. Плантатор, лихорадочно планирующий поставить в своем доме латунные корабельные пушки. Слуги, хорошие, вызывающие доверие, которые почему-то сбежали. Попавшие в засаду путешественники, которых жестоко избили и покалечили. Останки дичи, украденные патроны. Пропавшие инструменты. Ребенок из деревни, жалующийся на барабаны, звуки барабанов, доносящиеся из глубины болота. Старушка, одетая в яркую шелковую одежду Сан-Доминго, монотонно рассказывающая о смерти своих детей и внуков в результате произошедшего там бунта, и барабаны, бьющие беспрерывно, как огромные сердца, звук которых спустился с горных склонов Гаити.
