Время и странствия вселили в мою душу нечто новое — созерцательное спокойствие. Именно оно и позволило мне невозмутимо поведать о случившемся.
Действительно, дознание, проведенное по всем правилам, показало, что Бэртрада не желала зла моему сыну. Время было вечернее, и слуга еще не успел зажечь светильники в переходе и вдоль лестницы, а Адам торопился. Многие видели, как он промчался бегом через главный зал и исчез в переходе. Лестницу окутывал сумрак, графиня как раз покинула солар, чтобы отдать распоряжения насчет ужина, и они столкнулись с Адамом на лестнице. Бэртрада оступилась, но удержала равновесие, а мальчик сорвался. Падение оказалось неудачным.
Я произнес все это ровным, совершенно бесстрастным тоном. Но умолчал вот о чем: с тех пор я не мог даже представить, что когда-либо снова смогу прикоснуться к этой женщине, зачать с ней детей и продолжить род Армстронгов.
Словно подслушав мои мысли, король заговорил именно об этом. Признав, что Бэртрада и впрямь не была мне доброй супругой, он заметил, что со временем все меняется. Примером тому могут служить отношения Матильды и Жоффруа, которые резко улучшились за последние год-два. Господь милосерден — и все еще может наладиться.
Именно это мне и оставалось — уповать на Божье милосердие. Однако сейчас я не хотел думать о супруге. Я и на гобелен, изготовленный рукою Бэртрады, не мог взглянуть без содрогания.
Я вздохнул с облегчением, когда король вновь перевел разговор на другое и поведал, что после того, как я закончил строительство Гронвуд-Кастла, многие лорды в Восточной Англии принялись возводить каменные цитадели: д’Обиньи строит замок у залива Уош, Стефан и Мод поднимают ввысь Хэдингем в графстве Эссекс, ведет строительство и аббат Ансельм из Бери-Сент-Эдмундса, и даже Гуго Бигод в Саффолкшире закладывает фундамент, дабы возвести цитадель близ старой башни в Фрамлингеме.
При последних словах король досадливо поморщился, поймав себя на ошибке. Не стоило ему хвалить этого человека мне в лицо. Словно извиняясь, он поведал о том, как молодой Бигод явился ко двору вымаливать прощение, неся на спине седло в знак покорности и полного признания своих ошибок. Такое случается нечасто, к тому же отец Гуго много лет верой и правдой служил при дворе, и этим невозможно было пренебречь. Все верно. Но когда я вышел от короля, мне понадобилось не меньше часа упражняться с метательными ножами, чтобы буря в моей душе улеглась. В тот же день я покинул Ле-Ман.
С делами ордена я покончил быстро, и в начале лета мой корабль благополучно бросил якорь в порту Ярмута. Меня встречал шериф Роб де Чени, толковый малый, на которого я возложил большую часть дел по управлению графством.
Де Чени мог гордиться: зима прошла без голода и мятежей, а теплые и влажные весна и начало лета сулили прекрасный урожай. Мелкие стычки между норманнами и саксами ограничивались бранью и злословием. Даже Хорса из Фелинга как будто угомонился, с головой уйдя в торговлю охотничьими соколами. Он и прежде баловался с птицами, эта традиция в их роду шла еще от датчан, но с тех пор, как с легкой руки леди Бэртрады соколиная охота вошла в Норфолке в моду, его соколы стали пользоваться большим спросом. Теперь Хорса слывет знатоком, и даже семейства де Кларов и Ридверсов приобретают у него птиц. О графине же де Чени сообщил, что она как раз гостит в Бери-Сент-Эдмундсе — Бэртрада сблизилась с преподобным Ансельмом и даже ссужает его деньгами на постройку новой колокольни в монастыре.
А еще он передал мне письмо с другого конца Англии — от Риган. В свое время мы условились, что будем поддерживать переписку, и с тех пор не прерывали связи, сообщая друг другу новости, делясь планами, а порой просто изливая на пергаменте душу — как раньше в доверительных беседах. В этом письме Риган сообщала, что, проведя положенный срок в послушницах обители Девы Марии Шрусберийской, она приняла постриг и отныне носит имя сестра Бенедикта — в честь святого покровителя монашества. Однако денежный вклад, который она внесла при поступлении в монастырь, показался недостаточным аббату, патрону обители сестер в Шрусбери, и теперь он настаивает, чтобы сестра Бенедикта отписала аббатству также и свои маноры — Орнейль, Тависток и Круэл. Знатной даме, удалившейся от мира, так и следовало бы поступить, однако в случае с Риган все обстояло сложнее. Права на эти владения имел также и Гай де Шампер, ее брат, объявленный вне закона рыцарь. И хотя никто не ведал, где он, известий о смерти сэра Гая не поступало, а раз он жив, эти владения должны достаться ему — разумеется, если опальному рыцарю будет даровано прощение.
В этом я весьма сомневался, ибо уже знал причину, по которой Гай де Шампер впал в немилость. Поистине этот человек был рожден, чтобы притягивать к себе неприятности. Раз восстановив свое положение, он снова угодил в немилость, став любовником императрицы и врагом короля. Поэтому особой надежды на то, что сэр Гай предъявит права на родовые маноры, не было.
Риган просила совета, как ей поступить, но я находился в затруднении. Здесь нужно было отыскать лазейку, позволяющую обойти закон. Я невольно вспомнил о Бэртраде, которая отменно разбиралась во всех этих тонкостях и могла предложить что-нибудь дельное. Однако, думая о супруге, я чувствовал только холодную тяжесть в душе. Хотя нам предстояло и далее жить в супружестве, я надеялся, что наши встречи будут как можно более редкими.
На следующий день я направился в Гронвуд.
Как славно было скакать в окружении свиты, видеть по пути знакомые лица, слышать радостные приветствия! Был июль, и природа благоденствовала. Дневная жара сменялась ночными дождями, хлеба стояли по грудь, луга пестрели цветами, а над ними в лучах жаркого солнца дрожало легкое марево. Вдоль дороги то и дело попадались добротные усадьбы, высились частоколы бургов, в селениях и на хуторах йоменов зеленели высокие кровли, крытые свежим тростником.
Свои земли я узнал еще издали, заметив вращающиеся крылья ветряных мельниц. Во всем графстве у меня одного, вопреки обычаю, мололи ветром, и надобно сказать, что это нововведение сразу же начало приносить неплохой доход. Помол обходился дешевле, а многие крестьяне съезжались только ради того, чтобы поглядеть на диковину с крыльями, и отчего ж было не прихватить с собой мешок-другой ячменя?
Потолковав с мельниками, я снова пришпоривал коня. К дороге с пастбищ сбредались овцы — с длинной волнистой шерстью и настолько разжиревшие и обленившиеся при таком обилии кормов, что едва давали проехать всадникам. Мы миновали лес, и наконец-то перед нами открылся Гронвуд — мое творение, моя крепость, моя гордость. В лучах солнца светлые башни казались золотистыми, они величаво реяли над округой, отражаясь в зеленоватой глади реки Уисси.
Я был дома и чувствовал себя почти счастливым.
В замке меня встретили с шумным восторгом. Пенда вышел мне навстречу, и мы обнялись — не как господин и слуга, а как близкие люди. Я невольно обратил внимание на то, как он изменился. Это был уже не прежний лохматый воин-сакс — теперь Пенда выглядел солидно. Его космы были аккуратно подстрижены и даже подвиты; одежда, хоть и непритязательного покроя, сшита из дорогой материи и превосходно подогнана.
