Но чтобы получить Гиту Вейк или хоть немного продвинуться на этом пути, мне приходилось работать, работать и работать. Прощай, моя сладостная лень! Выполняя все новые и новые поручения моей дамы, я узнавал, как ведутся в этих краях полевые работы, каковы здешние нравы и обычаи, с чем приходится считаться и чем можно с легкостью пренебречь. Я старательно постигал всю эту премудрость, дивясь собственному усердию. Правда, как выяснилось, одного усердия мало — но леди Гита только молча закусывала прелестную губку, когда я то и дело попадал впросак.
Уж мне эти овцы, эта шерсть — будь они неладны! Никогда бы не подумал, сколь это сложное и хлопотное дело. То местные крестьяне умудрялись всучить мне шерсть по завышенной цене, то я сам покупал пересохшую, прошлогоднюю, да к тому же с недовесом в тюках. И лучше бы леди Гита сердилась и кричала, как моя прежняя госпожа, но я никогда не слышал от нее ни единого слова упрека. От ее ровного и невозмутимого голоса я еще острее ощущал собственную никчемность. О каких нежных чувствах тут может идти речь?
Гита и сама, едва прекратив кормить грудью дочь, с головой окунулась в дела. Меня поражали ее энергия и неутомимость. Разумеется, женщин сызмальства учат вести хозяйство, но она занималась не только домашними делами — в круг ее обязанностей входил присмотр за ремонтом дорог, возведением плотин и водоотводных каналов в фэнах, к тому же каждый день она проделывала верхом десяток-другой миль, скупая у йоменов шерсть.
От меня ей было не много проку, разве что я охранял ее во время этих поездок, но мы все время были вместе, как я и хотел. Я скакал рядом, в кожаном доспехе и с мечом у пояса, — это придавало выезду леди Гиты внушительности, и никто не смел бросить ей вслед оскорбительное слово или упрек, что взялась не за свое дело.
Минувшим летом леди Гита скупила немало руна и весьма удачно продала его на ярмарке в Норидже, оставшись довольной барышом не меньше, нежели иная леди победой своего избранника на турнире. Тогда же она прикупила для меня одежду — моя старая уже пришла в негодность. Я был тронут, ибо сам не умел заботиться о своих нарядах. Теперь я выглядел сущим лордом — в новой синей тунике и широком плаще цвета бордо. Но когда она преподнесла мне в подарок лютню, я едва не прослезился.
— Я знаю, как вы любите петь, Ральф. Вы прирожденный трубадур, и вам не обойтись без инструмента.
И я пел ей лучшие свои песни, вкладывая в них всю душу, все сердце. Мне был приятен взволнованный блеск ее глаз. Я по-прежнему надеялся… Пусть я не оправдывал ее чаяний, но я любил ее! И даже ее деловитость и то удовлетворение, которое она испытывала от все возраставшего достатка, не могли меня заставить поверить, что только этого она и ждет от жизни.
Однажды я спросил леди Гиту, зачем ей столько работать. И ответ меня удивил.
— Я хочу быть независимой. Через два года я стану совершеннолетней и смогу выкупить у короля право на полную свободу.
— Но ведь по нормандским законам женщина не может быть владелицей земли, она непременно должна иметь покровителя.
Гита насмешливо улыбнулась.
— О, сэр Ральф, деньги на то и существуют, чтобы обходить препятствия в законах. Если я заплачу достаточно, то вполне смогу распоряжаться своим леном как мужчина-землевладелец.
Я поинтересовался — зачем ей независимость.
Леди Гита рассмеялась.
— Такой вопрос мог задать только мужчина!
Со временем между нами сложились близкие и доверительные отношения, однако я по-прежнему замечал, как жадно прислушивается леди Гита к разговорам о графе Норфолкском. Правда, в этих речах для нее не находилось ничего обнадеживающего. Сэру Эдгару не было дела до Гиты и ее ребенка — он пребывал на вершине славы, его популярность росла, король Генрих благоволил ему.
Обо всем этом нам поведал маленький Адам. Этот смышленый парнишка оставался единственным связующим звеном между Тауэр-Вейк и Гронвудом. Мальчик был очень привязан к Гите, а та с удовольствием позволяла ему нянчиться с сестрой и печально улыбалась, глядя, как тянутся друг к другу эти незаконнорожденные отпрыски правителя Норфолка.
Временами мне казалось, что Фея Туманов начинает смиряться со своим положением покинутой возлюбленной. Когда граф с супругой вернулись из поездки в Нортгемптон и снова поползли слухи о неладах между ними, моя госпожа никак на это не отреагировала. Она по-прежнему вела деятельную жизнь, много разъезжала, принимала приглашения знати. Возросшее благосостояние заставляло местных землевладельцев считаться с нею, а так как леди Гита была незамужней, многие мужчины строили брачные планы. Даже то, что она имела внебрачную дочь, не останавливало тех, кто намеревался искать ее руки. Ведь всем известно, что дочь не наследует имущества и в то же время служит подтверждением плодовитости женщины.
Но однажды, вернувшись с охоты, я узнал, что леди Гита покинула Тауэр-Вейк по печальному поводу — трагически погиб малолетний Адам, сын графа Эдгара, и моя госпожа отправилась на его похороны. Когда же мне сообщили, что убийцей мальчика молва единодушно считает графиню Бэртраду, я был поражен. Можно было только гадать, как это скажется на отношениях графской четы, но куда больше меня беспокоило другое: если между Эдгаром и Бэртрадой произойдет разрыв, не сблизится ли вновь граф с моей возлюбленной?
Однако Эдгар тогда покинул Англию, а Бэртрада, замолив грехи, предалась увеселениям. Наступило Рождество, мир обновился, а моя леди по-прежнему была мила и приветлива со своим верным рыцарем.
Те зимние месяцы оказались на редкость приятными. Нескончаемая череда летних забот окончилась, и я мог беспрепятственно наслаждаться ленью в старой башне Хэрварда, которую внучка мятежника превратила в весьма уютное жилище, ставшее и моим домом. Порой, возвращаясь с охоты, я особенно остро чувствовал это и испытывал незнакомое волнение. Здесь меня всегда ждали добрая еда, тепло очага, ласковая улыбка Гиты и радостный визг малышки Милдрэд.
Да и с саксами я сумел неплохо поладить. Даже отпустил на саксонский манер волосы до плеч, отрастил бороду. Я овладел их речью, научился саксонскому бою на палках и метанию боевого топора и уже с трудом мог припомнить, как прежде, подобно большинству выходцев из-за моря, считал саксов тупыми и злобными дикарями. Даже их внешность стала казаться мне привлекательной. Многие саксы действительно были красивы — светловолосые и румяные, с крепким телосложением и отменным здоровьем, хотя в пожилом возрасте их нередко одолевала непомерная тучность.
Я отличался от этих крепких людей смуглой кожей, иными чертами лица и образом мыслей, но меня уже давно не считали чужаком. Маленькая Милдрэд первой признала меня — и это чудесное доверчивое дитя невозможно было не полюбить. Служанки оспаривали друг у друга ее привязанность, а мужчины поднимали ее на руки и старались при случае угостить чем-нибудь или порадовать нехитрым подношением.
О, владетельный граф Норфолк многое терял, не видя, какое чудо его дочь!
По вечерам обитатели Тауэр-Вейк собирались в зале башни у очага. Женщины сидели с шитьем или пряли, мужчины занимались ремесленными поделками, время проходило в разговорах о старине. У саксов был замечательный обычай — они передавали из уст в уста сказания о событиях давних дней, и тот, кто брался поведать о подвигах великих воинов или деяниях саксонских властителей, начинал говорить особым мерным говором, как бы самим строем речи подчеркивая величие происходившего в давние времена.
