Эдгар глухо застонал.
— Наверное, сам дьявол исходил от хохота, когда нас венчали с Бэртрадой. В тот день мы все оказались в западне — я, Бэртрада, Гита. И, помоги мне Всевышний, я не знаю, как дальше жить.
— Сэр, мельницы Господни мелют медленно, но верно. Но я хотел бы спросить: не думали ли вы попробовать расторгнуть ваш брак с Бэртрадой?
Эдгар вздрогнул. Похоже, эта мысль не приходила ему в голову. И это понятно. Развод был делом немыслимо трудным, требующим немало усилий, терпения и денег. Раз за разом желающим получить развод требовалось посылать запросы в Рим к Святому престолу, давать взятки, унижаться, доказывать. Возможно, придется и ехать в Рим. А в положении Эдгара пришлось бы еще претерпеть и гнев короля, его немилость и гонения. Возможно, он лишится и титула. Прибавьте к этому и великий позор, какой ложится на разведенных. Они станут посмешищем, по их поводу начнут злословить, на их роду всегда будет лежать пятно бесчестия, даже об их потомках станут говорить, что они из семьи, в которой имеется столь постыдно-греховное пятно, как развод.
Я осторожно выкладывал все это Эдгару, опасаясь вызвать его гнев. Но он выглядел только взволнованным.
— Слышал я, что даже монаршим особам не всегда удается добиться желаемого в этом вопросе.
— Это так. Но дела о разводе коронованных особ зачастую затрагивают вопросы политики и границ между государствами. Простым же смертным куда легче добиться расторжения брака. Деньги здесь играют не последнюю роль, и не забывайте, что влияние ордена Храма в Риме весьма велико.
Похоже, мне удалось вселить в Эдгара крупицу надежды. Когда человек пребывает в таком отчаянии, самый подходящий момент, чтобы дать ему надежду. И видит Бог, я делал это бескорыстно. За моей душой немало грехов, но то, что я сейчас хотел помочь Эдгару, было искренним. Сказал бы даже добрым, если это вас не рассмешит. Но когда делаешь добро, самому становится легче на душе.
Но мне надо было сделать еще кое-что, до того, как я распрощаюсь с графом.
— Милорд, не позволите ли вы мне побеседовать с вашей дамой? Будет лучше, если о возможности развода ей сообщит сторонний человек, а не заинтересованный.
Я не добавил, что сейчас для нее Эдгар по сути является тем, из-за кого на нее обрушилась беда. Но его главная вина заключалась в том, что он не сделал ни единого по-настоящему твердого шага к тому, чтобы уладить отношения со своими женщинами. И жестоко казнил себя за это.
— Да благословят тебя Господь и Пресвятая Дева, родич.
Дважды он назвал меня так. Для изгоя подобное обращение дорогого стоит.
Местный священник не сразу пропустил меня к Гите, твердил, что она нуждается в покое. Похоже, этот поп искренне переживал за женщину и не допустил бы меня к ней, какими бы благими ни были мои намерения. Но уже рассвело, из тумана стали появляться первые силуэты прихожан его церкви, и священник отвлекся, отошел к ним, говоря, что сегодня службы не будет. Кого-то из пришедших отправил в замок Эдгара за помощью, сам остался, чтобы отогнать особо любопытных. По сути ему стало не до меня, и я проскользнул без его благословляющего напутствия.
А войдя, в первый миг позабыл все слова. Замер, встретившись с ее оцепеневшим, жутким взглядом. Она как-то неловко сидела на лежанке священника подле спавшей девочки. Дитя выглядело спокойным, как ангел, что резко контрастировало с запечатленным на лице ее матери выражением безысходной муки. Она даже не сразу отреагировала на мое появление. Страшные воспоминания, казалось, отнимают у нее последние силы. Ей бы уснуть… Я понимал, что ей понадобится усилие, чтобы расслабиться.
Я негромко кашлянул, привлекая ее внимание.
— Позвольте побеспокоить вас, миледи. Скоро я уеду и более не буду вам напоминанием о случившемся. А пока вот что…
Далее я вкратце поведал то, о чем мы беседовали с графом. К моему удивлению, женщина вполне равнодушно отнеслась к моим словам о причастности графини к событиям. И казалось, не слышала меня даже тогда, когда я заговорил о возможности развода Эдгара с женой и о том, что ради разрыва с Бэртрадой Эдгар готов лишиться титула и впасть в опалу.
— Но вы должны поддержать его в намеченном, — не останавливался я. Что-то подсказывало мне, что Гита не так и безучастна к моим речам, просто измучена. — Вы не должны бросать Эдгара. Ради вас он готов на все. А иначе… Эдгар в таком состоянии, что даже готов на убийство собственной супруги.
И тут по лицу женщины скользнула тень. Она поглядела на меня огромными пустыми глазами. Взгляд ее светлых глаз казался особенно тяжелым на потемневшем осунувшемся лице. Возможно, леди Гита и красавица, но об этом трудно было судить сейчас. В ее лице проступало нечто жуткое. Жуткой казалась и неожиданная улыбка, больше похожая на судорогу.
— Пусть я плохая христианка, но я хочу, чтобы виновные понесли наказание. Так и передайте графу, — проговорила она.
Я понимал ее. Но и перевел дыхание. Главное, что она еще чего-то желает. Пусть и желаемое — месть.
— И вас не пугает то, чем это обернется для вашей девочки?
Она опять смотрела на меня. Даже коротко вздохнула, словно ахнула. Нет, боязнь за свое дитя пока было единственным, что могло вывести ее из этого состояния. Но я не имел права этим злоупотреблять. Поэтому, когда это безжизненное выражение исчезло с ее лица, я тут же заговорил, пытаясь воззвать к ее разуму:
— Никому не ведомо о том, что произошло ночью в фэнах. Те, кто глумился над вами, уже понесли кару. А те, кто выжил, будут молчать. И если вы найдете в себе силы, чтобы в дальнейшем вести себя как ни в чем не бывало — они проиграли. Они поймут, что вы оказались сильнее и им ничего не удалось добиться.
Это были только слова. Но чтобы следовать им, нужны неженские сила и мужество. Поэтому я продолжал:
— Оступиться в грязь — это еще не грех. Грех — оставаться в грязи. Увы, удары преследуют нас всю жизнь, но роковым становится только последний. От остальных мы, пошатываясь, оправляемся и живем дальше.
Женщина вдруг испустила сдавленный стон.
— Что вы знаете об ударах судьбы?! Что знаете о бесчестии?
— Как раз я знаю.
И тут я назвал свое имя.
Когда человек в беде, ему становится легче, когда рядом оказывается кто-то, кого судьба бьет больнее, чем его самого. И эта женщина знала обо мне, слышала мое имя. Имя, покрытое позором. И она только вздохнула, глаза ее расширились.
— Вы… Вы — враг короля!
Ну что ж, пусть ей от этого станет легче. Я заставил себя улыбнуться.
— К вашим услугам, миледи.
Она протянула руку, и я ощутил легкое пожатие.
— Сэр… Я восхищаюсь вами.
Ну уж это слишком! Я был опорочен, изгнан, все, кто узнавал меня, шарахались, как от прокаженного. Словно мое бесчестье могло запятнать и их. И вот эта униженная, измученная, растерзанная женщина пытается приободрить меня.
