Почему-то я вспомнила, как ранее настоятельница заискивала перед шерифом. А еще как Гита бывала необычно возбуждена всякий раз, когда он наезжал в Святую Хильду. Мое бедное Лунное Серебро… Погублена, обесчещена, унижена. Внучка великого Хэрварда, само пребывание которой в нашей обители приносило нам столько гордости. И вот теперь…
— Что же делать, матушка? — только и сказала я, ломая руки. — А может, эрл Эдгар освятит их союз в церкви? Гита… Она ведь такая красавица. И так богата. Отчего бы ему не узаконить их связь? Не порочить ее… и себя.
— Ну, ты еще слишком наивна, Отилия. Мужчину не позорит, если он спит с женщиной знатного рода. Среди мирян это даже поощряется. Но женщина… Увы, мы живем в мужском мире, дитя мое, созданном мужчинами и для мужчин. А Эдгар Армстронг к тому же в почете у короля, неслыханно возвышен и даже более того.
Она подсела ко мне.
— Преподобный настоятель Ансельм поведал мне, что Эдгар Армстронг обручен. И обручен с дочерью короля, принцессой Бэртрадой Нормандской. Правда, с побочной принцессой, что, однако, не умаляет ее достоинства и положения. Их брак — уже дело решенное, и нынешним летом леди Бэртрада приедет в Дэнло, дабы обвенчаться с Эдгаром. В Норфолке уже все говорят об этом, и никто не сомневается, что родство с королем Генрихом возвеличит Эдгара, даже принесет ему графский титул. Но что же тогда ждет нашу Гиту?
Я слабо попыталась заметить, что, возможно, шериф сможет защитить Гиту от супруги. Аббатиса лишь махнула рукой.
— Аббат Ансельм сообщил, что представляет собой леди Бэртрада. Это гордая и весьма своенравная особа. И она не станет проявлять терпимость там, где это касается ее личных отношений с супругом.
И опять я повторяла:
— Что же тогда делать? Что делать?
— В лучшем случае шериф будет вынужден выдать Гиту замуж за кого-нибудь из мелких танов. Так он хоть частично сможет вернуть ей доброе имя. Частично, сказала я, ибо разве забудется, кем была Гита для шерифа? Отныне ее имя будет навеки опозорено, проклято. И найдется немало таких, кто скажет — Гита Вейк, потомок Хэрварда, запятнала честь его рода, раздвигая ноги перед первым же, кто пожелал ее взять!
Я вздрогнула от неожиданной грубости этих слов. Но матушка Бриджит, как я знала, сама была саксонской крови, и ей нестерпимо было знать, как пятнается имя высоко почитаемого в Дэнло мятежника.
Наконец настоятельница справилась с волнением.
— Вот отчего Ансельм приезжал в нашу обитель и беседовал со мной о Гите. Он святой человек, я даже была тронута его заботой о сей несчастной. Нужно ненавидеть грех, но возлюбить грешника, — говорил он. И мы должны сделать все возможное, чтобы помочь Гите, спасти ее от похотливого шерифа, который, прикрываясь своим опекунством, обесчестил саксонскую леди. Вот для этого и понадобилась мне ты. Я говорила о тебе отцу Ансельму, и он счел, что ты подходишь нам.
Я слушала. Она же заговорила о том, какая я богобоязненная и рассудительная, о том, что я была подругой Гите и та прислушивалась ко мне. И мой долг — поехать повидаться с ней и постараться уговорить оставить Эдгара, уехать от него до того, как прибудет его невеста и разразится скандал. Я должна буду предложить Гите вернуться в обитель, где ее по-прежнему ждут и где она сможет укрыться от злых пересудов. Тогда аббат Ансельм вновь выхлопочет себе опекунство над ней.
Я тоже считала это наилучшим выходом для Гиты. Конечно, Ансельм не совсем беспристрастен в этом вопросе, однако что значили его корыстные планы по сравнению с тем, что Гита будет спасена от хулы, укроется за стенами монастыря, вернется к нам… ко мне… Мне ведь порой так ее не хватало.
— Конечно, я сделаю все, что в моих силах. Когда мне ехать?
Настоятельница улыбнулась.
— Я знала, что смогу положиться на тебя, Отилия. Вы ведь всегда были подругами с Гитой Вейк, не так ли?
Да, так. Мы сдружились с тех пор, как только я стала оттаивать в монастыре от своих бед. Конечно, Гита знала, через что мне пришлось пройти, но никогда ни единым словом не заикнулась об этом. А мне было лестно, что меня выделила вниманием внучка легендарного Хэрварда. Даже не знаю, отчего Гита питала ко мне расположение. Она — любимица в Святой Хильде… и такая красавица. Она и ребенком была прелестна, а когда выросла, стала просто как ангел. Однако в ней всегда словно горело некое потаенное пламя, некая страстность, и порой мне казалось, что жизнь в монастырском затворе ее гнетет. Но я гнала от себя эти мысли. Гита любила книги, любила учиться, а где, как не в монастыре, она могла развить свои способности к наукам? И я сделаю все, чтобы она вновь вернулась сюда. Так я заглажу свою вину перед Гитой, перед сестрами, перед самой собой, наконец.
Выехала я сразу после трапезы. В обители все по-прежнему считали, что я еду в Хантлей. Чем менее в монастыре будут знать о моем визите к «датской жене» шерифа, чем меньше вообще узнают о ее позоре, тем легче ей будет вновь обрести покой среди сестер.
Я несколько робела, отправляясь в суетный мир. Мать настоятельница дала мне в дорогу свою пегую низкорослую лошадку, а один из наших арендаторов проводил меня через лес. Лишь когда мы вышли из-под деревьев и под ногами зачавкала влажная земля, мой проводник остановился, указывая на тропу, окаймленную старыми ветлами.
— Двигайтесь все время по этой дороге и никуда не сворачивайте. К вечеру будете в Гронвуде. Его ни с чем не спутаешь, так что не ошибетесь. А там кто-либо из людей шерифа отведет вас в Хантлей.
Но в Хантлей я не поеду. Я ехала в Гронвуд, к Гите.
Я тронула повод лошади и причмокнула. В пути я размышляла о том, что скажу подруге. В глубине души я опасалась, не добровольно ли Гита пошла на союз с шерифом? Он всегда производил на нее впечатление. На всех нас. Однако чтобы позволить опорочить себя…
Я вновь и вновь продумывала будущий разговор с Гитой, но в какой-то момент мои глаза словно открылись, и я увидела, как хорошо вокруг. Я ехала по тропе через заливные луга фэнов, смотрела по сторонам, и сердце мое исполнилось благодатью. Была весна, май месяц. Впереди блестели под солнцем земли фэнленда, ярко зеленела осока, качались камыши да темнели среди тростников кровли хижин, в которых ютились болотные жители. Искрящиеся заводи, сверкая среди зелени, уходили вдаль до самого горизонта. А островки между ними были покрыты цветущими яблоневыми садами, словно розоватым облаком одевая берега вод.
Я никогда еще не заезжала так далеко в фэны, однако страха не испытывала. В округе уже давно не слышали о разбоях, к тому же на мне была одежда послушницы. Уже одно это должно было охранить меня, ведь поднять руку на посвятившего себя Богу — великий грех. Единственное, что меня тревожило, — это лошадь подо мной. Мать Бриджит сказала, что это послушное, хорошо выезженное животное. Но настоятельница была прекрасной наездницей, а я уже много лет не ездила верхом. Пегая, чуя мою нетвердую посадку, порой начинала упрямиться, даже останавливалась, тянулась к придорожным зарослям. И лишь сердито фыркала и мотала головой, когда я понукала ее. А один раз сделала такой скачок, что я едва не вылетела из седла.
