— Что ж…
Я заметила, что она дрожит, слышала ее бурное дыхание.
— Думаю, и впрямь настала пора испытать нашу любовь. Поэтому я прямо сейчас пойду к Эдгару. И да поможет мне Бог и Святое Евангелие!
Я даже испугалась ее решимости. Но Гита вышла из покоя прежде, чем я успела вымолвить хоть слово.
Мне оставалось ждать. Меня не беспокоили, я сидела одна, пытаясь представить, как Гита придет к Эдгару, что ему скажет. Она была в таком возбуждении, когда выходила, что я опасалась, как бы она необдуманным словом, какой-нибудь выходкой не испортила все. Хотя как она могла испортить там, где все было предрешено изначально? И обречено на неудачу. Моей вины в этом нет, все, чего я хотела добиться, — это спасти подругу от позора… Но я вдруг подумала, что виновна, ведь это я подтолкнула Гиту к решающему шагу. Почему она даже не обратила внимания на мои речи о возвращении в нашу обитель? И неожиданно я поняла, что надеюсь на чудо. Хочу, чтобы этот обаятельный мужчина и моя подруга пришли к соглашению. Как мне это виделось? Никак. Я наблюдала сегодня их легкие, игривые отношения, видела, как им хорошо вместе. Пусть так все и останется. И, упав на колени, я стала жарко молиться, прося, чтобы чудо все же свершилось и Эдгар понял, какое сокровище приобрел в лице Гиты.
Боже, как долго тянулось время! Порой я вставала, ходила из угла в угол, опять начинала молиться. Гиты все не было. Вокруг все стихло, только порой где-то лаяла собака да раздавалась перекличка часовых на стенах. Порой мне приходило в голову, что зря я так извожу себя. Возможно, эти двое опять забыли обо всем, растворяясь в жаре страсти.
В какой-то миг я почувствовала страшную усталость. Все же у меня сегодня был крайне бурный день. Я решила прилечь на подушках одной из скамей, смотрела, как оплывает воск на свече. И не заметила, когда закрылись глаза и все исчезло в пелене сна.
Проснулась я резко, как от толчка. Села. Свечи догорели до самых розеток. В комнате был полумрак, слабо разбавленный отсветами сквозь слюдяные вставки в переплете окна. И тут я различила напротив Гиту, окликнула. Она не пошевелилась. Сидела на стуле подле пюпитра, и ее неподвижный силуэт четко выступал на фоне светлевшего оконного проема.
И я поняла — чуда не произошло. Моя бедная самонадеянная Гита… Итак, Эдгар отказал ей. Хотя иначе и быть не могло.
— Ты хоть спала сегодня? — спросила я, подходя и обнимая ее за плечи.
Гита откинула мою руку.
— Уж ты-то выспалась всласть!
Какой холодный, злой у нее голос. И уже в следующее мгновение по моим щекам побежали теплые капли слез.
Тут же расплакалась и Гита. Кинулась ко мне, упала на колени, обхватив меня, и рыдала, рыдала. Господи, мне казалось, что у нее сердце вырвется в этом плаче! Я утешала ее, хотя понимала — слезы это и к лучшему. Слезы даны женщине, чтобы облегчать боль.
Наконец она успокоилась.
— Ты оказалась права, Отил. Я говорила с Эдгаром, объясняла. Поначалу он словно и не слушал меня, отшучивался. Но когда я стала настаивать, раздраженно сказал, что я требую невыполнимого. Тогда я сказала, что не могу более так жить и мне придется уехать, — но он не стал удерживать меня. И я поняла — ему будет даже удобнее, если я исчезну, теперь, когда подошло время появиться ей… настоящей хозяйке Гронвуда.
У Гиты был вялый, бесцветный голос. Так же, не меняя интонации, она сказала, что сейчас велит Труде принести мою одежду. А потом мы уедем.
Была такая рань, даже собаки не вылезли из конуры, чтобы порычать на нас. Серо, тихо, чуть темнеет сетка строительных лесов вкруг донжона Гронвуда. Гита, я и Труда прошли на конюшню. Я вновь взгромоздилась на пегую кобылку аббатисы. Она тоже была словно сонная, вяло и послушно шла, повинуясь поводьям.
Когда мы выехали, я оглянулась на Гронвуд. Он возвышался серой призрачной массой. Недостроенный замок, которому предстояло однажды вознестись над округой во всем своем великолепии. Но тогда его хозяйкой будет уже другая, дочь короля, законная супруга шерифа, а скорее уже графа Норфолкского Эдгара Армстронга.
Я поглядела на Гиту. Она не спеша ехала на своей белой лошади и ни разу не оглянулась на то место, где была так счастлива. В конце концов то, что произошло, рано или поздно должно было случиться. И пусть уж лучше это выглядит так, словно Гита приняла решение по собственной воле, чем к этому ее вынудит та, другая. Я же только выполнила свой долг, вырвала подругу из сетей соблазна и греха. Но отчего мне столь грустно?
Пришпорив пегую, я обогнала Труду, громоздко трусившую на муле. Та была явно не в духе. То и дело доносилось ее ворчание — мол, добрые люди не пускаются в дорогу, даже не перекусив перед отъездом. Я догнала Гиту, и наши лошади пошли рядом.
Взошедшее солнце застало нас на лесной тропе. Защебетали птицы, листья в росе вспыхивали, как драгоценности. День обещал быть чудесным, и я несколько приободрилась. Спросила — куда мы едем? Гита не ответила, и я повторила вопрос, прибавив:
— Почему бы тебе не вернуться со мной в обитель? Вспомни — ты прожила там большую часть жизни. Тебе будут рады в монастыре. Там ты вновь обретешь покой, а пройдет время, и к тебе вновь вернется добрая слава.
Гита наконец поглядела на меня, и я смутилась от ее циничной улыбки.
— Нет, куда-куда, а в обитель я не могу вернуться.
— Но отчего? Мы там вновь сможем жить вместе, Гита.
— Ты сможешь, ты избрала свой путь. Я же… Ныне я не смогу отдать Господу всю свою душу без остатка.
И добавила:
— Уже второй месяц, как я беременна.
Я только ахнула. У Гиты будет ребенок! Бастард Армстронга, дитя, на котором всю жизнь будет лежать пятно позора его матери и пренебрежения его отца. А Гита? Что будет с ней — женщиной обесчещенной, родившей неизвестно от кого… Даже если известно. Но без мужа, в грехе.
— О святая Хильда! Что же теперь делать?
— Известно что. Рожать, когда придет срок.
И неожиданно она снова улыбнулась — светло и печально.
— Самое главное теперь — это маленькое существо, что живет во мне. Это дар Господа и память о моей грешной и пылкой любви.
Я все же осмелилась спросить:
— Ты сказала об этом Эдгару?
Она пожала плечами, и лицо ее обрело независимое выражение.
— Во имя Бога — зачем? Что бы это изменило? Разве не мало унижалась я перед ним этой ночью? Все, что я могла ему сказать, — было сказано. А дитя — это только мое.
Мы выехали из леса. До самого горизонта простиралась Великая Восточная равнина. Вдали, за зарослями ольхи, поблескивали заводи фэнов.
Гита указала мне на видневшееся впереди селение.
— Поезжай туда, Отилия, и найми проводника. Так ты вернее доберешься до монастыря.
— А ты?
