Но тут мой взгляд упал на лежавшую у стены сломанную прялку. И вспомнилось, как давеча ее в ярости швырнул о стену Хорса. Увы, Хорса имел основания для гнева. Я была виновна перед ним, что так долго таилась, отказывалась объяснить, почему не могу ответить на его ухаживания. Я только что-то мямлила, уходя от прямого разговора, твердила о добрососедских отношениях. Я ведь прекрасно понимала, чего он ждет, но не находила в себе сил объяснить, что беременна от другого.
Почему я не порвала с Хорсой изначально? Он не был мне мил, я даже побаивалась его. Но положа руку на сердце, сознаюсь — мне было приятно его внимание, его упорное желание добиться меня. Это словно доказывало графу, что я не просто оставленная любовница, что и я нужна кому-то. Но как я могла давать Хорсе надежду, когда мое тело все больше выдавало мое бесчестье?
Порой мне казалось, что Хорса сам все понял, однако помалкивает, так как готов взять меня и такой. И все-таки не следовало посылать его к моему опекуну — это обернулось для Хорсы болью и несчастьем. В Гронвуде его избили, бросили в застенок, обвинив в нападении на графиню. Позже Хорсу освободил Эдгар, и тан явился ко мне сам не свой от гнева. Весь в синяках, одежда изодрана, а в глазах столько лютой ярости… Я испугалась, хотела укрыться от него, но он ворвался даже в этот покой, в гневе все крушил, пока, слава Богу, не подоспел Утрэд и не выставил его. Хорса уехал, проклиная и меня, и графа, и дитя… А я весь день простояла на коленях, моля защитить от его злых слов то, что жило во мне.
Горьким мыслям нет конца. А уже наступает утро. В отдалении прокричал петух, где-то блеяли овцы. Я поднялась и, стараясь не разбудить спавшую на лежанке Труду, начала разводить огонь, убирать постель. Но Труда все же уловила движение, кряхтя, стала подниматься, откинула дверцу-люк, что вела на нижние этажи башни. Я спустилась, стала будить слуг, раздавать указания.
Осень — хлопотное время в хозяйстве. К повседневным делам добавляются еще и заботы об урожае. Необходимо рассортировать и отложить про запас яблоки и груши; абрикосы и сливы следовало засушить или наварить из них варенья. Нужно подготовиться к осеннему забою скота, заготовить рыбу — вяленую, соленую, маринованную; убрать на хранение яйца, позаботиться об овощах, запастись дровами, сложив их в штабеля таким образом, чтобы они оставались сухими и не обрушивались, когда поленья станут вытаскивать для топки.
Целые дни я проводила в беспрестанной беготне между Тауэр-Вейк и хозяйственными постройками на берегу. Моя беременность не причиняла мне неудобств, двигалась я легко. И когда вернулся с охоты Утрэд, привезя целую связку беличьих шкурок, — мне так хотелось сшить к зиме беличий плащ с большим капюшоном! — мы с ним решили съездить и взглянуть, как идут ремонтные работы на дамбах, защищающие дороги от паводков.
Утрэд помог мне сесть в лодку и оттолкнул ее от берега. Плоскодонка легко заскользила по узким протокам среди островков. Утрэд направлял ее шестом. Я заметила некую грусть в его взгляде.
— В чем дело, солдат?
— Ох, леди Гита, как вспомню, как так же я вез вас некогда из монастыря… Порой я виню себя за то, что забрал вас тогда из обители да еще и направил к эрлу Эдгару… Как же вы теперь будете жить?
Как? А как бы я жила, если бы осталась в обители? Сейчас мне это казалось невероятным. Жизнь в миру была полна тревог и волнений, однако куда более интересна, чем монотонное существование в монастыре, где дни так схожи и их течение замедленно, как течение речушки, по которой мы плыли. Меня же будто подхватил какой-то бурный поток: мятеж, осада, сражения, моя страстная, безудержная любовь к Эдгару, мой позор… И теперь дитя, что ношу в себе.
Я украдкой положила руку на живот. Ребеночек словно почувствовал, ответил мягким толчком. Говорят, что незаконнорожденные дети еще в утробе чувствуют свою нежелательность. Но я желала этого ребенка и буду так любить! Если у меня родится сын, я назову его Эдмундом, в честь святого короля Восточной Англии. А если родится дочь — то назову Отилией, в честь моей подруги по монастырю. Но я никогда не назову ее Бэртрадой. И что за нелепый обычай — давать детям имена в честь правителей края? Я уже знала около полудюжины малюток, которым дали это имя. Вон и Эйвота, забеременевшая примерно в то же время, что и я, хочет так назвать свою дочь. Она по каким-то приметам определила, что дитя под ее сердцем — девочка. Да и мне пророчит то же. Что ж, посмотрим.
— Миледи, мы почти прибыли, а наших людей не видно, — отвлек меня от размышлений Утрэд. Он оглядывался по сторонам. — Ничего не пойму. Вон земля для насыпи, вон инструменты, но где же работники? Э-ге-гей! — громко позвал он.
Мы услышали ответный окрик. Потом затрещал тростник, и первой на насыпь выбралась Эйвота. Живот так и выпирал под пелериной. Ее золотистые волосы завитками выбивались во все стороны из-под шапочки. Она поспешила к лодке, вся в земле, но возбужденная, хорошенькая неимоверно.
— Миледи, пойдемте скорее. Там… Наши люди нашли бесчувственного человека в тростниках.
На насыпи появился Цедрик, еще несколько крестьян, я велела им проводить меня.
— Мы-то поначалу решили, что это труп, — пояснял Цедрик. — Нож торчал прямо из-под ребер. И хороший такой нож, рукоять литой меди. Я хотел было его вынуть, но Эйвота не позволила. Она, видишь ли, заметила, что парень еще дышит. Правда, жизнь в нем еле теплится.
Эйвота правильно сделала, что не разрешила вынуть нож. Люди часто умирают не от того, что в них вогнали железо, а от того, что вынули, — начинается кровотечение, которое уже не унять. И все же, когда я увидела найденного ими, то удивилась, что этот человек еще жив. Сколько он пролежал здесь? Кто посмел на него напасть? Кто он сам? На последний вопрос я, похоже, знала ответ. Как и догадывались мои люди.
— Эмблема на его котте — темная лошадиная голова на светлом фоне — это ведь знак людей эрла Эдгара? — спросил кто-то из присутствующих.
Я кивнула.
— Давайте отнесем его в лодку. Если он жив, я попробую ему помочь. Если умрет — сообщим в Гронвуд-Кастл.
Я прижала руку к шее раненого и ощутила еле заметные толчки.
— Жалость-то какая, миледи, — вздохнула Эйвота. — Такой хорошенький.
Я примостилась на носу лодки, уложив голову незнакомца себе на колени. Этот человек был молод. Лицо не здешнее, не тот тип: темные, почти сросшиеся брови, вьющиеся волосы, резко очерченные скулы, прямой удлиненный нос. Если бы он не был так бледен, я бы сказала, что от природы он имел смуглую кожу южанина. Кто он — нормандец, француз? Об этом я узнаю позже, главное — ему помочь.
У себя в башне я приготовила плотный тампон из чистой ткани, пропитанный смесью гусиного жира и целебных трав. Нож в теле раненого вошел прямо между ребер, но достаточно далеко от сердца и, возможно, не задел жизненно важных органов.
Я сжала рукоять, потянула. Ничего не вышло, только по лицу раненого прошла болезненная судорога. Значит, душа его не так и глубоко ушла в дебри мрака. Но нож засел крепко, и, чтобы достать его, мне пришлось просить Утрэда.
