Я видела над собой совсем близко ее бешеные светлые глаза, налипшие на лицо пряди. Стыдно признаться, как я тогда испугалась. Даже заплакала. А ведь она уже отпустила меня, отошла. Я же скулила, как собака… побитая собака. Машинально оправила свои мокрые, задравшиеся при падении юбки, попыталась сесть.
Сквозь растрепавшиеся волосы и пелену слез я видела, как саксонка берет белую кобылу под уздцы и выводит ее на тропу. Затем она села в седло, кликнула Адама, приняла у него свое промокшее и плачущее дитя и помогла мальчишке взобраться на круп позади себя. После этого пустила лошадь крупной рысью — и вскоре они исчезли за кустами.
«За кражу чужого коня полагается…» — вдруг совсем не к месту вспомнилась мне фраза из судебника. Почему же не к месту? Гита Вейк украла мою лошадь. Более того: совершила на меня разбойное нападение. Я могу заявить на нее в суд графства. Да я… Какая же я дура!..
Я завыла в голос от боли, беспомощности и унижения. Мне хотелось кататься в грязи и рвать на себе волосы.
Как я могла позволить так поступить с собой, так опозориться?! Да и что, спрашивается, вынудило меня уехать в фэны вот так, без охраны? Все эти разговоры, что под рукой моего мужа земли в Норфолке стали безопасны… А вот на меня напали! Напала известная мятежница Гита Вейк. Нет, я непременно подниму такой скандал… Вот только если бы не Адам. Он-то скажет, что именно я напала на них. Хотя кто ему поверит?
Я знаю кто. Эдгар. Поверит не мне, а этой сучке Гите Вейк и своему пащенку.
Не стану рассказывать, как долго я, растерзанная, грязная и продрогшая, добиралась домой, как встретила какого-то фэнлендца на пони, какой униженной чувствовала себя под его удивленным и жалостливым взглядом. По моему приказу он доставил меня в Гронвуд, где меня не осмелились ни о чем спрашивать, просто обхаживали, лечили, ублажали. Но я ненавидела эти участливые взгляды, ненавидела причитания Маго, ненавидела даже свое избитое отражение в зеркале. Ах как же распухли мои разбитые губы, как поцарапана шея под подбородком…
Когда меня переодели, подлечили и припудрили, я выслала всех вон. И почти до темноты просидела в соларе над гобеленом. Втыкала иголку в вышивание так, словно пронзала сердца тех, кого ненавижу. Раз… и я пронзила сердце проклятой Гиты… Два — и на острие иглы сердце визгливой малышки. Еще — и повержен Эдгар. Еще вонзила — и пусть истечет кровью сердце Адама…
Внезапно нечто, происходящее во дворе, привлекло мое внимание. Там кто-то окликал Адама по имени. Неужели змееныш осмелился вернуться? Я распахнула ставень и в сгущающемся сумраке увидела мальчишку, останавливающего у крыльца угнанную сегодня белую лошадь. Он бросил поводья слуге, стал подниматься по лестнице. Почему-то я была уверена, что мальчишка сейчас придет ко мне.
Я вышла из солара, стояла наверху лестницы, ведущей вдоль стены вниз, к переходу на галерею. Настенные факелы тут еще не зажгли, и слабый вечерний свет поступал только сквозь полукруглые арочные проемы вдоль галереи внизу. Сейчас здесь никого не было, и я видела, как вошел Адам. Он заметил меня наверху, какое-то время потоптался на месте, потом стал подниматься, держась поближе к стене. Шел безобразно, косолапо ставя ноги, пока не остановился немного ниже меня. Разглядывал, наверное, как меня обезобразила его обожаемая саксонка.
— Я привел вашу лошадь, миледи, — проговорил миролюбиво.
Я молчала. Он потоптался, снова заговорил:
— Я никому не рассказал о том, что случилось. И леди Гита велела мне то же.
— Боится.
— Нет, миледи. Но вы жена моего отца. Пусть о случившемся не судачат. А то, что было в фэнах… Вы же не хотели погубить маленькую Милдрэд, ведь так? Это просто неразумная лошадь. Я так и пояснил все леди Гите. А лошадь у вас она взяла, чтобы поскорее доставить мою сестричку в Тауэр-Вейк. Милдрэд была совсем мокренькая, могла и простудиться. Она очень хороший ребенок, моя сестра. Я люблю ее.
— Ты ведь часто бываешь в Тауэр-Вейк, Адам?
— Да.
Я глубоко втянула ноздрями воздух.
— Отныне я запрещаю тебе там бывать.
Он молчал какое-то время.
— Не гневайтесь, миледи Бэртрада, но я все равно поеду туда.
Я схватила его за плечо, сильно сжала.
— Нет, не поедешь, мерзкий ублюдок. Я велю выпороть тебя, если ты хоть шаг ступишь в сторону фэнов. Слышишь, я сдеру с тебя кожу. И с тебя, и с этой Гиты Вейк. Я всем сообщу, как твоя хваленая Гита напала на меня!
— Пустите, мне больно!
Он шумно дышал, всхлипывал.
— Я езжу туда, потому что в Тауэр-Вейк мне хорошо. Леди Гита любит меня. И Милдрэд любит меня. А я люблю их. А вы… Я и хотел любить вас, но вы злая. Гита же добрая. Я люблю ее. И мой отец любит ее.
Ну уж это было слишком! Я не сдержалась и с размаху закатила этому пащенку оплеуху.
Он взмахнул руками, стал падать.
Видит Бог — этого я не хотела. Как бы я не ненавидела этого навязанного мне ублюдка, но такого я не хотела. И не рассчитала сил, не ожидала, что он так слаб.
У идущей вдоль стены широкой лестницы с краю не было перил. От моей пощечины Адам не устоял, оступился, оказавшись на самом краю. Какой-то миг он балансировал на краю ступеньки… Я не помню, кинулась ли я к нему или нет. Думаю, я тогда растерялась. И он упал. Не так там было и высоко. Гоняясь за горничными, молодые челядинцы часто спрыгивали отсюда. А Адам… Он просто неудачно упал. Звук был — словно рассыпали сухой горох.
Я осторожно приблизилась к краю. Мальчишка лежал внизу, раскинув руки и ноги. Голова его была как-то странно повернута назад.
И тут вошел слуга, которому вменялось зажигать настенные факелы. Один из них пылал у него в руках, и в его трепещущем свете слуга сразу же заметил неподвижного Адама на каменных плитах, а затем и меня на верхней площадке лестницы.
— Святые угодники!.. Сюда, сюда, на помощь!
Я застыла в оцепенении, глядя, как на его крик сбегается челядь. Принесли еще огня. Заголосила какая-то женщина. Расталкивая всех, появился Пенда. Я всегда немного опасалась этого цепного пса мужа, а сейчас видела, как он склонился над Адамом, потом медленно поднял на меня взгляд. Взгляд злой собаки. Да как он смеет, в конце концов! Этот ребенок всего лишь нагулянный сын его хозяина. А я здесь госпожа. Но то, как Пенда глядел на меня… То, как все они глядели на меня…
И тогда я закричала:
— Я не виновата! Он сам! Он сам оступился на лестнице в темноте!.. Я тут ни при чем!
Глава 10
Эдгар
Май 1134 года
Я вновь возвращался из Святой земли. Я отбыл туда по делам ордена полгода назад, и ныне перед моими глазами все еще стояли пыльные смерчи на дорогах близ Назарета, желтые холмы Иерусалима, вереницы верблюдов и схватки с грабительскими отрядами атабега Зенги Кровопийцы
[72]. И когда в первом же нормандском порту мне сообщили, что я должен поспешить в Ле-Ман для принесения очередной — уже третьей по счету — присяги наследнице престола Матильде, я едва смог понять, о чем речь. Но похоже, король колебался, раз требовал от своей знати все новых и новых клятв и заверений.
