Подруги обнялись, и Аглая сразу пояснила:
– Так получилось, что я задержалась в Москве, но сейчас вот спешно уезжаю в свое имение. Жаль, я не знала, что ты здесь, а то бы мы встретились, поболтали. Но сейчас, увы, мне уже некогда. Однако скажи хотя бы в двух словах, что ты, как ты, почему вдруг в Москве?
Домна Гавриловна коротко отвечала и даже пыталась познакомить подругу со своими спутницами, но Аглая ее почти не слушала и, дождавшись паузы, тут же перебила:
– Доминика, милая моя, ты очень неосторожно поступаешь, что до сих пор находишься в Москве. Я ведь недаром спешу уехать, здесь с каждым днем становится опасней. Ты знаешь, что Ростопчин приказал отпереть арсенал и позволил всем входить в него и вооружаться? А еще говорят, что он хочет отпустить разбойников из острога. В общем, со дня на день город наполнится вооруженными пьяными крестьянами и дворовыми людьми, и они будут не столько защищать столицу, сколько заниматься грабежом. Посмотри, уже сейчас на улицах появляются разные подозрительные бродяги, которые с ненавистью глядят на богатые кареты и готовы бросать в них камнями. А дальше будет хуже. Потому спеши уехать, душа моя, пока еще не поздно.
Наскоро попрощавшись с испуганной Домной Гавриловной, Аглая скрылась в своей карете и помахала оттуда рукой.
Последние новости и разговор с подругой не на шутку встревожили тетушку. По возвращении домой она напилась успокоительных капель, но это ей не помогло, и она продолжала метаться из угла в угол. Софья и Эжени принялись ее уверять, что пока нечего бояться, что уже завтра утром они могут отбыть из Москвы, раз уж здесь так опасно оставаться. Но Домна Гавриловна продолжала сетовать:
– А вдруг не сможем отсюда выбраться, дороги-то сейчас неспокойные! А вдруг Бонапарт вздумает наступать и на южные губернии, как Карл XII, который через Полтаву шел! Тогда мы и в своем имении не укроемся! А потом, как начнут мужиков забирать в ополчение, так после войны их уже не соберешь, работать будет некому!
– Тетушка, ну что вы так далеко загадываете! – уговаривала ее Софья. – Лучше лягте, отдохните, а мы с Эжени начнем вещи в дорогу собирать.
– Вот уж поездка-то вышла неудачная: и твою судьбу не устроили, и в такую передрягу попали, – вздыхала Домна Гавриловна, глядя на Софью, и девушка поневоле чувствовала себя виноватой.
От волнения лицо тетушки покрылось красными пятнами, руки задрожали, и, чувствуя слабость в ногах, она последовала совету племянницы и легла на диван в гостиной.
Софья с Евгенией тихо вышли из комнаты и хотели спуститься во двор, дать указания кучеру готовить наутро лошадей и карету, но вдруг услышали за спиной хриплый стон. Домна Гавриловна поднялась с дивана и силилась что-то сказать, но не могла, а в следующую секунду ее лицо перекосилось и она с невнятным бормотанием рухнула на пол. Испуганная Софья кинулась к тетушке, а Эжени побежала за Франсуа, и он, осмотрев больную, сразу понял, что у нее случился апоплексический удар.
Домну Гавриловну уложили на кровать, месье Лан попытался дать ей лекарство, хотя это плохо удавалось, потому что одна половина лица и тела больной была разбита параличом. К вечеру тетушка впала в забытье, и всю ночь Софья, Евгения и Франсуа попеременно возле нее дежурили.
– Вот и уехали мы из Москвы, – шептала Евгения, тяжело вздыхая. – Теперь надолго здесь застрянем. Не можем же мы бросить нашу благодетельницу.
– Конечно, не бросим, об этом не может быть и речи, – твердо заявила Софья. – Вот дождемся, когда тетушка на ноги встанет, тогда и поедем.
– Должен вас огорчить, Софи, – осторожно заметил Франсуа, – но апоплексический удар – вещь непредсказуемая. Иногда паралич проходит быстро, а иногда человек остается прикованным к постели на долгие годы.
– Как бы там ни было, я тетушку не брошу, – тряхнула головой Софья. – Бог милостив, он нас не оставит. И той паники, которая началась в Москве, я не боюсь. Не может быть, чтобы французы сюда зашли. А если и зайдут, они же не звери, чтобы убивать беззащитных женщин.
– Да кто знает… – хмурилась Эжени. – Солдаты на войне часто звереют, теряют облик. Убить, может, не убьют, но изнасиловать могут.
– Но с нами ведь Франсуа, он защитит, он объяснит своим соотечественникам… ведь правда, месье Лан?
– Я уверен, что Наполеон не допустит безобразий с мирным населением, – убежденно сказал Франсуа. – И потом, французы – просвещенная нация, это же не дикие кочевники.
Софье в какой-то момент показалось, что месье Лан вовсе не боится появления Наполеона в Москве, что ему даже любопытно увидеть так близко своего давнего кумира.
Несколько дней Домна Гавриловна была без сознания, потом пришла в себя, хотя оставалась парализованной. Речь к ней вернулась, но была нечеткой и замедленной. Теперь у Софьи появилась надежда на выздоровление тетушки, хотя Франсуа по-прежнему качал головой, зная, как тяжелы бывают последствия апоплексического удара.
Месье Лан, как, впрочем, и Эжени, побаивался появляться на неспокойных улицах города, и Софья взяла на себя обязанность ходить в лавки и торговые ряды, иногда нарочно удаляясь от дома, чтобы узнать как можно больше новостей.
Граф Ростопчин теперь ежедневно издавал для жителей Москвы прокламации, написанные в простонародных выражениях, и эти так называемые «афишки» быстро разлетались по городу. Однажды Софья услышала возле Арбатских ворот спор двух солидных, хорошо одетых людей об этих афишках; один доказывал, что ростопчинские листки написаны в псевдонародных шутовских выражениях и попросту нелепы, другой же возражал, что именно таким языком и должно разговаривать с простым народом, который от более сдержанных и правильных речей не воспламенится. Софья скорее была согласна с первым спорщиком, – тем более что узнала в нем известного писателя Карамзина, которого видела издали в дворянском собрании.
Но, как бы там ни было, летучие листки играли свою роль, и в народе все сильнее разгоралась ненависть к наступающему неприятелю. Этой ненависти способствовали и рассказы очевидцев о грабежах и насилиях, чинимых наполеоновской армией в завоеванных местах. Война надвигалась все ближе, и уже никто не осмеливался благодушно высказываться о французском императоре. Софье теперь становилось стыдно за свое злополучное письмо. А однажды она стала свидетельницей происшествия, которое ее убедило, что Призванов почти не лгал, когда говорил ей, что подобное письмо при определенных обстоятельствах может стоить его автору свободы, а то и жизни.
Софья в тот день выехала из дому в сопровождении дворецкого Игната, который сам вызвался править легкой коляской и доставить барышню к большой аптеке на Арбате, где можно было купить хороших лекарств и растираний для тетушки. Выздоровление Домны Гавриловны было главной задачей ее спутников, и они прилагали все усилия, чтобы больная встала на ноги и была готова к поездке, но паралич пока ее не отпускал.
Слугам в братнином доме Софья не очень доверяла, а потому старалась не оставлять в своей спальне денег и ценных вещей. Вот и сейчас она взяла с собой кошелек с половиной дорожных денег, а вторую половину на всякий случай отдала Эжени.
