– Он жертвует Москвой, чтобы спасти армию.
Девушка оглянулась на этот голос – и увидела тянувшийся по улице обоз с ранеными. Она пошла вдоль ряда телег, мысленно призывая бывшего жениха, хотя и понимала, что было бы слишком большим чудом встретить его здесь.
И вдруг Софья вздрогнула, услышав свое имя, и остановилась, вглядываясь в лицо офицера, которого не сразу узнала из-за окровавленной повязки на голове и темной щетины, покрывавшей щеки и подбородок. Но уже через пару секунд девушка сообразила, кто перед ней, и удивленно пробормотала:
– Призванов, вы?…
– А вы не ожидали увидеть меня живым? – Он усмехнулся, хотя было видно, что напускная бодрость дается ему с трудом; Софья обратила внимание, что перевязана у него не только голова, но и плечо. – Помнится, вы пожелали мне гибели на войне, но, как видите, ваше пожелание исполнилось только наполовину: я жив, хотя и ранен.
– Я не желаю гибели защитнику отечества, – сказала она, отводя взгляд.
– Но по-прежнему ненавидите меня?
– Да, за то зло, которое вы принесли мне лично. Но в отношении Наполеона вы оказались правы, а я была наивной дурой. Мне стыдно за свое злополучное письмо. Оно до сих пор у вас?
– Полноте, я давно его сжег, так что вам нечего опасаться. – Призванов вдруг насторожился: – А почему вы здесь, в Москве?
– Тетушка увезла меня сюда, подальше от позора. А теперь ее разбил паралич, и мы не можем уехать из Москвы.
– Уезжайте, немедленно уезжайте! – сказал он взволнованно и попытался приподняться, но тут же, поморщившись от боли, снова опустил голову на шинель, подстеленную денщиком. – Уезжайте даже с парализованной тетушкой или без нее, но не оставайтесь здесь! Слышите? Это очень опасно!
– Нет. – Софья покачала головой. – Без тетушки я не уеду, а ей нельзя двигаться.
В этот момент людской поток оттеснил ее от телеги; Призванов пытался повернуться к ней и что-то сказать, но чьи-то спины и головы заслонили его лицо, а шум и грохот улицы заглушили его голос.
Она успела спросить у конного офицера, сопровождавшего обоз, откуда эти раненые, и он ответил, что они сражались при Бородино в кавалерийском корпусе у батареи Раевского. Помня, что Юрий служит в артиллерии, Софья попыталась что-либо узнать о нем, но в уличной неразберихе никто ей ничего не ответил.
Измученная, с оттоптанными ногами и изорванным подолом платья, она к вечеру добралась домой, где ее встретили упреками напуганная Эжени и взволнованный Франсуа, который заявил, что больше не отпустит девушку одну ходить по городу. Софья, не упоминая о встрече с Призвановым, рассказала об отступлении русских войск через Москву и о том, что вместе с войсками город покидает большинство его жителей.
Домна Гавриловна лежала с закрытыми глазами и, казалось, спала; как вдруг Софья и Эжени, беседовавшие в сторонке, у окна, услышали ее негромкий, но четкий, как до болезни, голос:
– Все уезжают – и вы уезжайте, нечего тут возле меня сидеть.
Племянница и компаньонка одновременно кинулись к больной, обрадовавшись ее осмысленному взгляду и ясной речи. А она вдруг крепко взяла Софью за руку своей здоровой рукой и, глядя девушке в глаза, внятным голосом промолвила:
– Возьми у меня в саквояже два письма – одно от Ольги, а другое – от меня к ней, незаконченное… Сестра пишет, что очень больна и долго не проживет. Она хотела увидеться со мной, помириться. А я все колебалась, все думала, а теперь жалею о том… Не она, а я первая умру. Но не хочется умирать, не попрощавшись с Ольгой. Обещай, Соня, поехать к ней и сказать, что я ее по-сестрински люблю и забыла все худое, что было между нами.
– Да, тетушка, только не я одна, а мы с вами вместе поедем!
– Нет… – Домна Гавриловна медленно покачала головой. – Я уже не доеду. Но ты молода, у тебя хватит сил. Я хочу, чтобы ты успела ее увидеть, пока она еще жива. Ведь Ольга тебе такая же тетка, как и я… Ты обещаешь, ты даешь мне слово?
– Конечно, тетушка! Клянусь вам! Но вы поправитесь, ведь вам уже стало лучше!
Но оказалось, что этот внезапный прилив сил был не признаком выздоровления, а последним проблеском и подъемом духа перед кончиной. Пальцы больной, державшие руку племянницы, разжались, голос ослабел до невнятного шепота, глаза потускнели и закрылись. Она больше не дышала. Софья и Эжени заплакали, опустившись на колени перед кроватью. Домна Гавриловна отошла тихо, с умиротворенной улыбкой, хотя за окном в это время гремели грозные звуки войны.
Эти звуки заглушали то, что происходило в доме, и потому близкие усопшей, по очереди молившиеся подле нее всю ночь, не услышали движения в соседних комнатах и во дворе и лишь утром обнаружили, что почти все слуги покинули дом, прихватив с собой немало хозяйского добра.
Но, как ни странно, Игнат, которого Софья более всего подозревала в воровстве, не сбежал с остальными, а даже наоборот, сочувствовал господам и возмущался «мошенниками», за которыми он не уследил.
Оказалось также, что из конюшни исчезли все лошади, кроме четверых, принадлежавших Домне Гавриловне, за которыми приглядывал спавший прямо в карете Терешка. Было неясно, как он мог, находясь ночью в конюшне, не заметить пропажи других лошадей, но тут уж хозяевам некогда было разбираться, струсил ли кучер, проспал или сговорился с ворами. В городе, охваченном паникой и всеобщим бегством, лошади становились на вес золота, и конокрады проявляли невиданную ловкость и наглость.
– То-то наживутся сейчас барышники, – чесал затылок Игнат. – Вам, господа хорошие, надо своих лошадок беречь, не то уведут из-под носа.
Выразив соболезнование по поводу кончины «старой барыни», дворецкий сам вызвался раздобыть гроб и помочь с похоронами, которые, ввиду военной обстановки в городе, пришлось проводить наскоро и без надлежащих почестей. Из ближайшей церкви Игнат чуть ли не силком притащил перепуганного дьячка, который торопливо прочел молитву над усопшей и тут же скрылся. Затем все тот же расторопный Игнат предложил погрузить гроб на телегу, запряженную парой лошадей, поскольку на четверке передвигаться по неспокойным и тесным улицам к ближайшему кладбищу сейчас неудобно, а вторую пару оставить в конюшне под присмотром Терентия.
Софье и Эжени даже стало неловко, что они подозревали Игната в плутовстве, а он оказался таким нужным и толковым помощником.
На кладбище Игнат сам отыскал могильщика, договорился с ним об оплате и сам же помог ему вырыть могилу, а затем опустить в нее гроб. Но, пока Софья, Эжени и Франсуа в скорбном молчании стояли вокруг свеженасыпанного холмика с деревянным крестом, позади них под деревьями, где была оставлена телега с лошадьми, произошло некоторое движение, поначалу не замеченное ими. Когда же они, услышав скрип колес, оглянулись, было уже поздно: какой-то лихой возница, стоя на телеге, с гиканьем погонял лошадей, и они неслись по дороге, стремительно удаляясь от кладбища. Софья и ее спутники в первую минуту с угрозами кинулись вдогонку, но скоро поняли, что это бесполезно. Игнат топал ногами и вовсю ругал «проклятых воров», а у Софьи почему-то опять появилось сомнение в его искренности.
