– Не знаю, очень ли, но он единственный, кого я вижу своим мужем.
– И у меня есть единственный человек, за которого я бы хотела выйти замуж. Это мой кузен Даниил. – Калерия искоса бросила взгляд на Софью и продолжала: – Правда, некоторые ортодоксы считают, что двоюродное родство есть препятствие к браку, но я не обращаю внимания на эти предрассудки. Для меня главное – чувства, ведь я люблю Даниила. Он такой красивый, умный, храбрый. Не правда ли?
Софья пожала плечами:
– Ну, это дело вкуса.
– Разумеется, если вы любите своего жениха, то вам достоинства других мужчин безразличны. А для меня Даниэль превыше всех. Кто может с ним сравниться? Впрочем, признаюсь вам откровенно… есть один человек, кроме Даниила, которому я могла бы отдать свое сердце.
– Да? И кто же он? – невольно заинтересовалась Софья, заметив, что Калерия искренна в эту минуту.
Глаза панны вдруг сделались мечтательно-томными, словно глядели куда-то в безбрежную даль, и, приостановившись, она тихо сказала:
– Я не знаю ни имени его, ни звания, помню только красивое лицо и благородный взгляд… Это случилось два месяца тому, когда поблизости от нашего поместья оказались бандиты или, может, то были пьяные казаки, не знаю. Я не успела добежать до усадьбы, и они меня схватили, хотели увезти с собой и надругаться. Но, к моему счастью, на бандитов налетел военный отряд, во главе которого был молодой красавец офицер. Он отбил меня у злодеев, а я от испуга потеряла сознание. Когда очнулась, то уже лежала на кровати, вокруг суетились домашние. Оказалось, что мой спаситель отнес меня к крыльцу и ускакал, не назвав своего имени. Но его лицо врезалось мне в память… Впрочем, будь на месте того офицера Даниэль, он повел бы себя не менее храбро.
Софья промолчала, отметив про себя, что, по странному капризу случая, Призванов не раз выступал в роли ее спасителя, в то время как спасителем панны Жеромской оказался кто-то другой.
После этого разговора Софья решила, что Калерия не так уж лицемерна, если минуты искренности иногда побеждают в ней притворство.
Вечером в доме появились Луговской с Киселевым и стали рассказывать об офицерах, с которыми познакомились в Вильно. Разумеется, Софье очень хотелось расспросить их, не встречали ли они Юрия Горецкого и не слыхали ли о нем, но присутствие Призванова заставляло девушку сдерживать свое любопытство. В конце концов она решила, что будет наводить справки о Юрии после того, как Даниил уедет.
А его отъезд не заставил себя долго ждать. Уже через день Призванов снарядился в путь. С ним должны были отбыть еще двое гусар из его полка, которые тоже временно проживали в Вильно.
Прощаясь с домашними, он церемонно поцеловал руки Ольге Гавриловне и Софье, а Юлию Николаевну и Калерию обнял. После его отбытия дамы разошлись по своим комнатам: Калерия с матерью – горевать с платочками у глаз, Ольга Гавриловна – вздыхать в кресле у камина, а Софья… Нет, Софье решительно не сиделось в комнате. Какое-то странное, мятежное предчувствие гнало ее из дому. Через заднюю дверь она выскользнула в сад, прошла среди белых заснеженных деревьев к воротам…
Неожиданно ворота распахнулись, и девушка вскрикнула, увидев прямо перед собой Призванова. Он сделал к ней несколько шагов. Она невольно отступила назад и пробормотала:
– Почему вы вернулись?…
– А почему вы подошли к воротам? Словно хотели посмотреть мне вслед.
– У меня не было таких намерений. Я просто вышла в сад погулять… а о вас даже и не думала.
– Жаль. А вот я думал о вас… о тебе, Софья. Должен признаться, что за время войны, после всего пережитого, я много чего передумал. У меня уже нет тех сословных предрассудков, что раньше. Сейчас я, наверное, мог бы… да, я мог бы жениться на любимой женщине даже вопреки воле отца и всего моего окружения.
Они посмотрели друг на друга в упор. Мелкие морозные снежинки, кружась в причудливом хороводе, оседали им на плечи и ресницы. Что-то сказочное, нереальное было в этом прощании. Софья еще не могла понять, какой смысл вкладывал в свои слова Призванов, и не удержалась от вопроса:
– А разве у вас есть любимая женщина? Разве вы кого-то любите?
Вместо ответа Даниил шагнул к ней, порывисто обнял и поцеловал долгим и крепким поцелуем. Она слегка задохнулась и, отстранившись, посмотрела ему в глаза. Обычно насмешливые, его глаза сейчас были серьезны, даже печальны. Казалось, он ждал от девушки какого-то ответа, но она ничего не могла сказать.
– Ну, что ж… даст Бог, еще увидимся, – пробормотал он глухим голосом и, резко повернувшись, ушел прочь.
Опомнившись через полминуты, Софья выбежала за ворота, но Призванова уже и след простыл.
Его странное, неопределенное, иносказательное признание так поразило ее, что она долго стояла посреди белоснежного двора, прижав руку к груди и чувствуя даже сквозь одежду, как гулко бьется сердце.
Глава четырнадцатая
Не отступая от данного себе слова найти Юрия, Софья сразу же после отъезда Даниила принялась осторожно расспрашивать Луговского, Киселева и других бывавших в доме офицеров, но никто ничего не знал о Горецком. Правда, когда Юлия Николаевна и Калерия взяли ее с собой на раут в дом ректора Снядецкого, где было несколько гвардейских офицеров из корпуса генерала Лаврова, ей удалось узнать, что полк, в котором служил Юрий, сейчас находится за границей, в Пруссии. Впрочем, это не значило, что Юрий там; он мог быть ранен, мог по какой-либо причине отстать от своего полка, мог… но нет, о его возможной гибели Софья не хотела даже думать.
Однажды на улице она увидела небольшой конный отряд русских гусар, и ей показалось, что среди них – Ружич. Уж он-то наверняка мог что-то знать о Юрии! Софья кинулась вдогонку за кавалеристами, которые свернули на массивный каменный мост через Вилию. Софья кричала им вдогонку, звала Ружича, но ее голос терялся в шуме уличной толпы, а догнать конников она никак не могла, хотя и очень спешила.
Ей только удалось узнать, что проезжавшие гусары направлялись на запад, к театру военных действий.
Она вернулась домой усталая и разочарованная, решив, что злая судьба противится ее сближению с бывшим женихом.
Между тем жизнь в Вильно по-прежнему кипела; после того как император Александр подписал манифест, дарующий забвение прошлого и всеобщую амнистию, в город вернулись даже те польские дворяне, которые открыто сотрудничали с Наполеоном, занимая должности в учрежденном им правлении края.
Однако уже в феврале, как и предсказывал Луговской, над городом нависла опасность повальных болезней. Едва лишь подтаял снег, как в окрестностях Вильно обнажилась во всем ужасе и безобразии мрачная картина непогребенных трупов. Чтобы предотвратить развитие заразы, по указанию врачей начали сжигать эти трупы в предместьях Снипишки и Антоколь. Но, увы, принятая мера нисколько не спасла жителей Вильно; напротив, ужасающее аутодафе произвело такую смрадную духоту в городе, что люди начали болеть и едва не случился настоящий мор.
