– Вы?! – воскликнули в один голос штабисты. – Но они же запросто заберут вас в плен!
– А вот посмотрим, – усмехнулся Милорадович. – Бурцев! – призвал он любимца Багратиона. – Ты по-французски говоришь бойко, слышал я, как ты с маркизой их любезничал…
– Так с детства, ваше высокопревосходительство, – бодро ответил тот, – особенно с дамами…
– Но с дамами пока не обещаю, – пошутил Милорадович, – а вот с маршалом Мюратом мы с тобой побеседуем. Поедешь со мной.
– А о чем говорить будем? – насторожился Бурцев. – С Мюратом-то? Я в смысле словарного запаса интересуюсь…
– Сам не знаю, – пожал плечами Милорадович. – Надо нам остановить их, ввести в заблуждение. А о чем говорить – на месте смекнем. Поехали. Али трусишь? – поддел он гусара и вспомнил Давыдова: «Бурцев, ера, забияка…»
– Да что мне Мюрат, ваше высокопревосходительство! – загорелся Бурцев. – Я хоть с самим Бонапартом поговорю!
– Вот тот-то! Бери дудку у трубача – подашь сигнал. Трубить-то умеешь, Лешка?
– Справимся! – уверенно заявил Бурцев и тут же позаимствовал трубу у драгун.
– А ты, – Милорадович подозвал к себе полковника Браницкого, родственника Потемкиных, – останешься пока за меня. Да пошли к Кутузову адъютанта: пусть знает Михаил Илларионович, что в бой вступать мы не станем, попробуем задержать французов переговорами. Ясно?
– Совершенно, ваше высокопревосходительство, – ответил тот.
– Тогда с богом! – решил Милорадович и махнул Бурцеву: – За мной!
Пустив коня с Поклонной горы, генерал направился навстречу французам. Лешка Бурцев помчался за ним, и вскоре оставшиеся на горе штабисты услышали, как внизу запела звонко драгунская труба…
Спустя несколько часов Кутузов у Коломенской заставы получил известие от адъютанта Милорадовича: командующий русским арьергардом выговорил у Мюрата перемирие до семи часов утра, пригрозив в противном случае драться за каждый дом в городе.
Французский маршал, не желая портить себе праздник первым вступить в нетронутую Москву, согласился не наседать на арьергард и позволить Милорадовичу с обозами и артиллерией спокойно выйти из города. А заодно и тем жителям, кто еще остался. Мещанские красотки и их добро интересовали Мюрата меньше всего – он ждал мира, победы и конца войны. А также благородных, изысканных петербургских дам, которые конечно же станут искать его покровительства, как только закончится вся эта неразбериха.
Глава 7. Посол властелина
Оставив город, русская армия и многочисленные жители Москвы, примкнувшие к ней, прошли по Рязанской дороге и, дойдя до Москвы-реки у Боровска, поворотили на запад, к Подольску. Дальше двигались скрытно и, запутав французов, остановились у села Тарутино, лежащего на большаке между Москвой и Калугой. Там и встали лагерем.
Здесь на последнем переходе у реки Нара граф Анненков узнал о смерти Багратиона. Алексей уже начал вставать, но, услышав от Лиз печальную весть, почувствовал себя хуже – снова началось кровотечение. Пока бегали за доктором, княгиня Лиз сама взялась перевязать его, чтобы остановить кровь. Сжав тонкую руку Лиз в своей, Алексей поднес ее к лицу…
– Говорят, Москва горит, – объявил вдруг хрипло девяностолетний, с замшелыми зелеными бровями дед, которого Лиз от самой Москвы пригрела в госпитале.
Лиз отпрянула, Анненков отпустил ее пальцы, повернувшись к старику.
– Вона полыхает, – как ни в чем не бывало продолжал тот, тыча крючковатым пальцем в тусклое оконце.
– Я хочу посмотреть, – Анненков сделал движение, чтобы подняться.
– Нет, нет, Алеша, нельзя, – протестовала княгиня.
Но бывший ротмистр (в Тарутино Алексей узнал, что за Бородинскую баталию ему сразу присвоено звание полковника) все же настоял на своем и, придерживая рану, опираясь на руку Лиз, вышел на крыльцо. Все, кто находился в русском лагере, как один тоже вышли на улицу и смотрели в сторону Москвы. Она полыхала. Страшное зарево стояло над городом, переливаясь всеми цветами радуги. Послышались крики ужаса и плач.
– Что же это?! Что же такое?! – спрашивали, обращая свои взоры к военным, мужики и бабы. – Неужто пропадем мы все? А?
Склонившись над клюкой, старик спросил у Лиз, утерев слезинку с подслеповатых глаз:
– Как же так, матушка? Я с батькой твоим на турка ходил, двух Егориев солдатских имею, а вот знать не знал, что у нас на Руси солдатушек, оказывается, нехват. Коли ж мало вышло войска, чтобы остановить Аполиена ентого, чего ж мужичье не кликнули? Все бы пошли! Я б и то пошел, коли мне хотя бы дубину дали, или бы косу свою взял – все одно чем шеи-то лиходеям рубить…
Услышав упрек, Лиз склонила голову и закуталась в шаль, Алексей теснее прижался к ней.
– Ничего, дед, – княгиня, казалось, едва выговаривала слова – так перехватило у нее горло от жалости к Москве. – Ничего. Отплатим мы французу за все. Пусть потешится. Все же мы стоим здесь: и ты, и я, и главнокомандующий наш, и у всех сердце заходится. И армия у нас есть, и сила будет… Вот тогда и рассчитаемся. Скоро уже. Погоди.
– Да я-то погожу, – ответил со вздохом старик. – Он бы погодил маленько, Аполиен-то…
– Тебе надо вернуться в дом, – Лиз повернулась к Анненкову, заботливо поправляя повязку у него на груди. – Прохладно делается. Идем?
Алексей кивнул, но едва они зашли в сени, как он неловко обнял ее, прижав в полутьме к влажной, бревенчатой стене. Горячие, страстные губы коснулись ее шеи…
– Алеша, увидят, увидят нас, – прошептала Лиз, но дыхание ее замерло.
– Кто увидит? – ответил он. – Дед твой, солдат? Пусть смотрит… – Он поднял голову, глаза его, потемневшие, яркие, взглянули в лицо княгини. – Сашка Голицын нам избушку сыскал. Говорит, недалеко, на озере стоит, брошенная. Жил там, видно, отшельник какой, да ушел ныне… Пойдем туда, Лиз…
– А ты уж и Сашку Голицына послал, чтоб время не терять, – не скрыла улыбку Лиз, проводя руками по его широким, сильным плечам.
– Я не посылал – он сам. Помнит, как у него на съемной квартире в Петербурге встречались с тобой тайком, когда от императорских соглядатаев деться некуда стало… Его Михайла Ларионович с Карлушей Толем послал позицию у Тарутино осмотреть, так вот он и осмотрел, и Михайле Ларионовичу – хорошо, и – нам. Идем, идем, Лиз! Истосковался я… – Он снова сильно прижал княгиню к себе.
Серебряная заколка, сдерживавшая на затылке длинные, тяжелые волосы Лиз, выскользнула, и они вуалью упали вперед.
– Так рана же, Алеша, – попыталась возразить княгиня, сама ощущая, как тает ее сопротивление…
– Ты о ране не думай, – усмехнулся он, – она мне не помешает… Так придешь? Сейчас же…
– Приду, – выдохнула княгиня…
Когда Анжелика, разыскав наконец доктора Шлосса, – он ставил горчичник простудившемуся сильно генералу Барклаю, – привела того в госпитальную избу, где оставила Анненкова, гусарского офицера там не оказалось.
