– Где же раненый, которому плохо, – недовольно поморщился немец, поправляя очки. – Стоило ли отрывать меня от дела, мадам? – выговаривал он Анжелике по-французски.
На печке, занимавшей половину горницы, зашевелились и вскоре показался дед, который, потирая нос, с удивлением воззрился на Шлосса.
– А чаво надобно, любезный? – спросил он скрипуче. – Али кого?
– Где полковник Анненков? – четко разделяя на западный манер слова, спросил у того доктор. – Куда подевался?
– Так куды он подевался, – пожал плечами дед, – я того не знаю. Вот схватил одежу свою с ентими, с эполетами, значит, и ускакал. Они ж молодые – шустрые. Ускакал – и все. А куды – не сказывал. Вы если голодны, так на столе там старуха моя молока справила, каравая медового, а в печи – щи… Кушайте на здоровье, – невозмутимо говорил дед, снова укладываясь на полати. – Ну а я сосну, покуда они обратно не примчались. – С печи послышался монотонный храп.
* * *
Река Нара у Тарутино неглубока и неширока, правый берег ее – нагорный, крутой и высокий, а левый – пологий, окруженный лесами и врезающимся в них множеством небольших озер. У одного такого озерца, чистого и мелкого – так что каждый камушек на дне видно в воде, – и расположился крохотный домишка с двумя окошками, заколоченными досками, который и отыскал вездесущий сообразительный штаб-ротмистр Сашка Голицын.
Вокруг озера густо разрослись ивняк и осока. К избушке по самой воде вели деревянные мостки. Княгиня Лиз, приподняв подол платья, осторожно ступила на них и, вскрикнув, чуть не упала в воду – у самых ее ног плеснула гладкая, блестящая выдра и, показав княгине мелкие острые зубки, скрылась в осоке. Лиз засмеялась.
Весь противоположный берег Нары золотился в закатных лучах. По темно-серой озерной ряби бежали розовые блики. Осторожно пройдя по мосткам, Лиз подошла к избушке и тут ее снова обрызгали – прохладная вода попала на лицо, и не успела Лиз опомниться, крепкие сильные руки – те, которые она узнала бы всегда, пусть даже мир перевернется и покатится в бездну, – подхватили ее и перенесли на сушу…
– Мадам Лиз, – услышала она негромкий голос, и Анненков наклонился к ней, целуя ее висок. – Я вас здесь жду…
– Ты сумасшедший, Алешка, – Лиза слегка ударила рукой по новеньким полковничьим эполетам, поблескивающим на его плечах, и прислонилась щекой к мягкой морде барса, свисающей впереди.
Алексея снова зачислили в лейб-гвардию, и он вернул себе прежний алый мундир, который в самом начале войны так легко поменял на коричневый, ахтырский…
– Ваша светлость сама убедится, что рана – ерунда, и ее наслаждение нисколько не пострадает от происков французских кирасир, – засмеялся он. – И даже артиллеристов…
– В этом я как раз не сомневаюсь…
Душистое свежее сено, набросанное в полутемной горнице на полу, приняло их обоих. Лиз успела заметить, как голубеют в свете тонких розовых лучей, пробивающихся в щели между досками, еще не увядшие васильки.
Несколько мгновений Алексей молча смотрел на нее – темные волосы упали ему на лоб. Сумрак, царящий вокруг, передавал ему запах женщины, знакомый ему с юных лет: нежный аромат персиковых и клубничных саше, которые служанки всегда добавляли в воду для княгини, смешивался с горьковатым, тревожащим душу запахом полыни и ковыля крымских степей, где прошло детство Лиз, – немного солоноватый привет Черного моря, соединенный с тем болотным и сырым воздухом, что ни с чем не спутаешь, с воздухом Петербурга…
Мягкая, податливая трава повторяла изгибы прекрасного тела княгини – Алексей провел рукой вдоль выреза на ее платье, почувствовав щекочущее прикосновение кружев и упругость выступающей груди… Сияние ее волос окаймляло дивный овал лица, который не портили серые тени от многих бессонных ночей, проведенных в госпитале. В этот момент его любовь к ней граничила с болью…
– Я так благодарна тебе за сына, – проговорила она, не в силах больше выдерживать молчание. – Ты спас ему жизнь…
– Я многие годы мечтал и мечтаю, чтобы у тебя родился мой сын, Лиз, – ответил он, – но пока забочусь об Александре. Ведь в нем – и твоя частичка, не только императора…
– Треклятая лихорадка, которую я подхватила еще в Крыму, усилилась после сидения в Кронштадте, – произнесла она с горьким сожалением. – Она не позволяет мне еще иметь детей…
– А как бы ты сказала о том императору? – напомнил он насмешливо.
– Александр уже не ревнив… – возразила Лиз. – Он давно увлечен мадам Чарторыйской, которая ныне зовется Марьей Антоновной Нарышкиной…
– Тем не менее он пишет тебе каждый день. И требует твоего возвращения. Александр Павлович, хоть и именуется помазанником Божьим, на самом деле такой же земной мужчина, как все, – он не может позволить никому другому обнимать женщину, которую обнимал сам, хотя теперь и волочится за иной. Но он ее не любит, Лиз. Он любит тебя.
Потемкина промолчала. Она знала: Алексей прав.
– Прости, – Анненков наклонился над ней, расстегивая пуговицы на платье. Он прикоснулся губами к ее лицу. – Все это ребячество. Никчемные подозрения, которые только теребят впустую сердечные раны. Я так люблю тебя… Но так же как и Александр, я не могу смириться с тем, что твое тело – не только мое. Пусть даже он и император…
– Алексей, – Лиз откинулась назад и с нежностью обхватила руками его голову – он увидел совсем близко сияние ее изумрудных зрачков. – Когда все началось тогда, в Кронштадте, я думала – все игра… – заговорила она почти шепотом, и ее губы почти касались его губ. – Я думала, все быстро пролетит, пройдет… Но вот уже почти двенадцать лет я, позабыв о себе самой и о Боге, который зовется Александр, я только жду… Я много старше тебя..
– Всего на пять лет… Тогда это значило что-то, теперь – почти ничего.
Бессвязные слова любви, ее горячий шепот, еще звучали, но крепко обняв Алексея, – так сильно как только могла, – княгиня сбросила с плеч расстегнутое одеяние и, распахнув его мундир, прижалась лицом к бинтам, готовая умереть, – он ясно почувствовал это, – здесь, сразу, только не удаляясь… Приподняв ее голову, он приник губами к ее полураскрытым губам – и их горячая близость захлестнула собой все ревнивые подозрения, все недомолвки, имевшие значение до того.
Когда охватившая их страсть на время иссякла, удовлетворившись, а измучивший обоих любовный голод утих, – они были изнурены, околдованы соединением. И в благодатной усталости Лиз откинулась на мягкую траву, обнаженная, красивая, тихая… По ее влажному чудесному лицу прошли волны, его озарила светлая, счастливая улыбка, которая тут же сменилась выражением почти отчаянной боли, которое так часто сопровождает радость глубокой любви.
Густые волосы княгини рассыпались. Она собрала их одной рукой и обнажила плечо, чтобы он мог коснуться губами ее груди. И его губы спускались вдоль ее разгоряченного любовью тела. Он покрывал ее страстными поцелуями, всю… И хотел еще и еще раз сказать, как сильно любит.
