Сначала британцы возражали против того, чтобы рани перевезла обстановку Панч-Махала на новое место. Ковры, мебель, даже изящный «павлиний» трон они собирались оставить себе, но рани писала прошение за прошением, пока наконец генерал-губернатор лично высказал свое веское мнение: «Правительство не вправе распоряжаться частной собственностью покойного раджи, которая по закону принадлежит усыновленному мальчику. Усыновлением можно передать права на частную собственность, но не на верховную власть».
– Они хоть понимают всю иронию ситуации? – спросила рани, настолько удивленная, что даже не рассердилась. – Усыновление оправдано, если передаешь частную собственность, но трон, оказывается, передать нельзя.
– Они сами себе придумывают законы! – возмущенно заявил ее отец.
Однако мы находились в полнейшей растерянности, поэтому ни у кого просто не хватало сил и времени злиться.
* * *
Тысячи людей, выстроившихся вдоль дороги, молча наблюдали за процессией, перевозящей рани в ее новый дом. Британцам, тоже наблюдавшим за происходящим, это событие не могло не навевать самых мрачных мыслей. Единственными звуками, разносящимися по улицам города, были птичье щебетание в кронах деревьев и цоканье копыт лошадей.
Рани-Махал был одним из старых дворцов раджи. Это двухэтажное строение располагалось рядом с базаром и напоминало экзотическую желтую птичку, свившую гнездо в неожиданном для себя месте. Когда мы подъехали, тяжелые железные ворота стояли настежь открытыми. Мы вошли в них длинной вереницей. Я огляделась по сторонам. Здание с плоской крышей, возведенное около шестидесяти лет назад. Четырехугольный внутренний дворик, который мог похвастаться лишь двумя маленькими фонтанами под палящим солнцем. Все спешились. Четверо мальчиков-конюших отвели наших лошадей в конюшню, располагавшуюся вне пределов Рани-Махала, ибо здесь таковой не было.
Внутри дворца оказалось шесть длинных коридоров, ведущих к шести большим залам и нескольким маленьким комнатам. Почти все комнаты были покрашены в красный цвет, а потолки и арки неизвестный художник разукрасил цветами, изображениями павлинов и розеттами, явно питая страсть к ярким краскам. Каменные скульптуры времен империи Гуптов
[94] смотрели на нас из неглубоких ниш. Покои рани и зал дурбара теперь находились на втором этаже; там были филенчатые потолки, а окна выходили на улицы.
– Нет места для дургаваса, – заметила Сундари.
– Занимай одну из комнат внизу и устраивай там дургавас, – распорядилась рани. – Арджун! То же самое. Пусть мои стражи занимают смежное помещение.
Я бросила взгляд на Арджуна. Теперь только стена будет разделять нас ночью. Я почувствовала, что краснею. Если кто-нибудь и заметил это, то, во всяком случае, виду не подал.
Весь день ушел на то, чтобы придать дворцу жилой вид. Мы сидели на подушках в зале дурбара, по очереди развлекая Ананда, пока слуги старались навести маломальский порядок. Незадолго перед закатом Гопал доставил почту.
– И только? Всего одно письмо? – разочарованно произнесла Кахини.
– Извините. Больше ничего для вас нет.
Гопал выглядел немного потерянным. В конце концов, он тоже лишился привилегированного положения, которое давала служба в Панч-Махале.
– Вы уверены?
– Да.
Гопал вручил мне два письма, и я тотчас же поняла его ошибку. Более благородная, чем я, особа сразу же сообщила бы об ошибке, а я взяла письмо, адресованное Кахини, и сунула его себе в ангаркху. В течение последующих двух часов я мучилась мыслью, хватит или не хватит мне храбрости его прочесть. Когда выпала удобная минута, я вышла во двор и уселась на небольшую мраморную скамью. Суетившиеся вокруг люди, которые входили и выходили из дворца, не обращали на меня ни малейшего внимания. Я поспешно развернула письмо, боясь, что передумаю. Не знаю, что я собиралась там прочесть, но уж точно не то, что прочла.
Моя любовь! С прискорбием узнал, что жизнь сурово с тобой обошлась. Ходят слухи, что в среде сипаев растет недовольство. Есть ли явные признаки мятежа? Следует ли мне приехать? Угрожает ли тебе опасность?
С.
Я сложила письмо и бросилась на поиски Джхалкари. Ее я отыскала в новом дургавасе. В этом небольшом зале с трудом удалось разместить десять кроватей. Она разговаривала с Мандар. Я подозвала обеих в угол.
– Вы должны это увидеть.
Обе женщины, прочтя письмо, лишь удивленно покачали головами.
– Бессмыслица какая-то… Гопал читает все письма. Почему он продолжает оказывать Кахини знаки внимания, если знает, что у нее есть любовник? – Мандар взяла письмо, еще раз его перечитала и посоветовала: – Верни его Гопалу. Посмотрим, что он скажет.
Глаза Джхалкари сверкнули.
– Он наверняка выйдет из себя.
Мандар не стала спорить, но прибавила:
– Он не скажет ей, что ты вскрыла письмо.
– Гопал вообще может не отдать ей письмо, – заявила Джхалкари. – Кстати, вот и он.
За окном почтмейстер обыскивал свою курту, хлопая ладонями по всем складкам.
– Теперь он понял, что потерял письмо, – продолжила Джхалкари. – Ступай, а мы посмотрим, что будет.
Я подошла к Гопалу с письмом в руке. Его глаза безумно бегали от моих рук к моему лицу и обратно.
– Оно у тебя! – с нотками раздражения в голосе воскликнул Гопал.
Он протянул руку и попытался выхватить у меня письмо.
– Отдай!
– Вы дали мне чужое письмо, – спокойно произнесла я.
– Ты его прочла?
– Да.
Я смотрела ему в лицо. Левый глаз почтмейстера слегка дернулся от нервного тика.
– Ты не должна рассказывать об этом Кахини!
– Зачем вы ее покрываете? – позволив ему завладеть письмом, спросила я. – Она вас не любит, пишет другому мужчине, в которого влюблена…
– Тебе не понять…
Качнув головой, я развернулась и зашагала прочь.
– Подожди! – крикнул Гопал мне вслед. – Ты же ей ничего не расскажешь?
Я ему не ответила.
* * *
После переезда в Рани-Махал все наши поступки потеряли какой-либо смысл, все было безнадежно, особенно для Ананда, который сначала лишился одного дома, а затем другого. На протяжении трех ночей ребенок беспрерывно кричал. Рани никак не могла его успокоить.
– Просто он вслух выражает то, что все мы чувствуем, – шепотом произнесла Каши с соседней кровати.
