В 1965 году Джон пошел в среднюю школу Гарден-Сити, но там его ждало то же, что и раньше: от него требовали запоминать, зубрить, верить на слово. Он прогуливал занятия и занимался ровно столько, сколько хватало для того, чтобы перейти в следующий класс. И хотя он никогда не создавал учителям серьезных трудностей, они говорили, что он – самый проблемный ребенок, потому что, хотя у него и хорошие мозги, он использует их не в том направлении.
Отец Джона предупреждал его, что при таком подходе он в Йельский университет не поступит, но Джон еще в седьмом классе засомневался, стоит ли ему вообще стремиться поступить в какой-либо вуз. Самые большие вопросы, возникающие тогда, были связаны с Вьетнамом, и те немногие, кто заявлял, что знает на них ответ, сами во Вьетнаме никогда не бывали. Джон добровольно пошел в армию, но не проявлял какого-либо интереса к боевым действиям, пока ему не пришлось почувствовать, что такое война, на собственной шкуре. Будучи внуком героя-моряка, он вполне мог бы пристроиться на какую-нибудь должность в штабе флота, но что бы он там увидел?.. И тут у него в голове возник план.
Он мог бы стать бойцом-санитаром – то есть тем, кто помогает раненым бойцам на поле боя. В этом случае, с чем бы ему ни довелось столкнуться, он мог бы помогать людям, а не убивать их, причем делать это он будет на передовой, а уж там-то многое можно увидеть. Школьные консультанты по профориентации попытались его отговорить: поступай в колледж, твердили они, пережди там войну. Однако мир был охвачен пламенем, и имелись люди и места, с которыми стоило познакомиться. А как он с ними познакомится, если не явится туда, к ним, лично? Вьетнам был одним из таких мест, и он намеревался поехать в эту страну.
В начале 1970 года Чаттертон прибыл в 249-й военный госпиталь, находящийся в городе Асака в Японии. До Вьетнама отсюда было более двух тысяч миль, но Джон каждый день сталкивался здесь с проявлениями войны. Сюда целыми автобусами доставляли молодых американских солдат, которым на войне или снесло часть черепа, или серьезно повредило позвоночник, или изуродовало лицо. Они когда-то жили полноценной жизнью, но теперь такая жизнь для них закончилась. Иногда, когда Чаттертон мыл их, они спрашивали его, ну каким мужем может стать калека и выдержит ли сердце их родителей, когда те их увидят. Чаттертон пошел в армию, чтобы найти там ответы, но сейчас он только и мог, что повторять: «Прости, приятель, но я не знаю. Не знаю».
Однако ему нужно было знать. После шести месяцев пребывания в нейрохирургическом отделении госпиталя он попросил перевести его на передовую во Вьетнам. Раненые, лежащие в госпитале в Асаке, уговаривали его передумать. «Не лезь ты в это дерьмо, – говорили они. – Тебе ведь еще жить и жить». Но с каждой новой партией раненых из Вьетнама Джону все больше и больше казалось, что он все меньше понимает, как это люди могут совершать подобное по отношению друг к другу. Это становилось для него невыносимым. И в один прекрасный день в июне 1970 года он исчез из госпиталя. Когда пациенты спрашивали, куда подевался рядовой Чаттертон, им отвечали, что он улетел на самолете, направляющемся в аэропорт Чулай, расположенный на юге Вьетнама.
Чаттертона доставили на артиллерийскую базу, находящуюся возле лаосской границы. Почти сразу же по приезде туда ему сообщили, что один из бойцов-санитаров был убит. «Собирай свои снаряжение, – сказал ему офицер. – Сейчас пойдешь на задание». Чаттертон стал частью 4-го батальона 31-го полка дивизии «Америкал»
[19] всего-то час назад, а уже настала его очередь идти на передовую.
Никто из бойцов взвода, в который угодил Чаттертон, не высказал радости, увидев его. Никто из них не пожал ему руки. Они всего лишь сказали ему: «Пошли!» – и зашагали вперед, ни разу не повернув голову, чтобы посмотреть, идет он за ними или нет, и ни капельки не веря, что он станет рисковать своей задницей на передней линии. Второй санитар этого взвода даже не стал его подгонять.
«Они меня еще не знают», – думал Чаттертон, однако его колени дрожали так сильно, что он невольно задался вопросом, а не известно ли его коленям что-то такое, чего он еще не знает. Преодолевая милю за милей и пересекая при этом реки с крокодилами и разбомбленные деревни, он старался все время помнить о том, что его дедушка верил, что он, Джон Чаттертон, сможет стать мужественным человеком.
Возле одной из деревень взвод остановился. Чаттертону окружающие его сейчас люди казались больше похожими на байкеров из знаменитого мотоклуба «Ангелы ада», чем на солдат: у них были длинные волосы, засаленные бороды и разодранные штаны. И тут вдруг послышались выстрелы. Все упали наземь прямо в грязь и стали стрелять в ответ кто откуда может. Когда вокруг них перестали свистеть пули, они поднялись на ноги и опять пошли вперед, причем выражение их лиц никак не изменилось. Чаттертон едва мог дышать. Когда он перешел на бег, чтобы догнать остальных, он с тревогой подумал о том, что вряд ли сможет заниматься спасением раненого человека под пулями, ибо он знает теперь, как сильно ему охота жить.
На следующее утро, когда взвод пересекал рисовое поле, со склона близлежащего холма по ним открыл огонь снайпер. Две пули впились в бедро командира отделения Джона Лакко – двадцативосьмилетнего оклейщика обоев из Нью-Джерси. Лакко, истекая кровью, лег в траву, чтобы хоть как-то спрятаться, а все остальные укрылись за земляной насыпью. Кто-то громко позвал санитара.
«Черта с два, я туда не пойду», – сказал второй санитар Чаттертону.
Лакко лежал на открытом участке поля. Любой, кто попытается ему помочь, станет легкой целью для противника. «Убив санитара, они деморализуют весь взвод», – сказал как-то раз Джону один его друг, и сейчас вьетконговцы именно это и собирались сделать.
Грудь у Чаттертона тяжко вздымалась. Он не мог глотать. Его тело стало легким, как вата.
Но он бросился вперед.
Он побежал со всем своим снаряжением по открытому полю прямо к Лакко. Пули шлепали по грязи и траве вокруг него, но Чаттертон продолжал бежать вперед. Его ноги сводило от напряжения, а санитарная сумка била его по бедру. Взвод открыл ответный огонь, чтобы его прикрыть. Он ожидал, что вот-вот будет убит – может, он уже убит, – но ноги продолжали нести его вперед, и он не слышал абсолютно ничего, кроме своего собственного дыхания. Наконец он шлепнулся в траву возле Лакко.
«Держись», – сказал он раненому.
Он проверил, не повреждена ли у Лакко артерия, а затем посмотрел назад на то место поля, где залег остальной взвод.
«Нам нужно вернуться туда, – сказал он Лакко. – Нам нужно идти».
Рост Чаттертона составлял шесть футов и два дюйма
[20], но при весе 165 фунтов
[21] он не мог даже и надеяться на то, что сможет унести более тяжелого человека на своих плечах. Поэтому он просунул свои руки под мышки Лакко со стороны его спины и потащил его через открытое поле. Раздались звуки выстрелов, по грязи и траве зашлепали пули. Чаттертон знал, что он сейчас умрет, но продолжал тащить, пытаясь преодолеть пятьдесят ярдов, которые, как ему казалось, растянулись на весь Вьетнам. Он все время ждал, что вот-вот упадет, сраженный пулей, но его ноги продолжали делать шаг за шагом, и даже когда он уже перестал чувствовать свое тело, он все тащил и тащил раненого, пока не оказался вместе с ним рядом с остальным взводом за земляной насыпью. Изнемогая от жажды и обессилев, он почти не слышал рокота ударных вертолетов «Кобра», прилетевших и открывших огонь по противнику. Однако он почувствовал, как бойцы его взвода хлопают его по плечу и вытирают с его век грязь. А еще он услышал, что его называют «Док».
