Находясь в столь приподнятом настроении, он решил, что пора уже им проведать их знак на полуострове Масгрейва, так что следующим погожим утром они спустили лодку на воду и пошли в том направлении. По пути мужчины удили рыбу, но каждый раз, когда им что-нибудь попадалось на крючок, собравшиеся вокруг лодки морские львы хватали их улов прежде, чем они успевали поднять его на борт. Как выяснили отшельники, морские львы быстро соображали, что к чему.
Пробираясь в бурунах прибоя, лавируя между камнями с качающимися в волнах ламинариями, они подошли к краю полуострова, и тут им открылась обескураживающая картина: флагшток, который они поднимали с таким трудом, уныло покосился, и, хуже того, самого флага не было вовсе. По всей вероятности, его сорвал лютый порыв ветра. Бутылка с тщательно составленной запиской каталась по земле. Как только безотрадный факт, что их знак не мог сообщить ровным счетом ничего ни об их обстоятельствах, ни об их местонахождении возможным спасателям, дошел до их сознания, налетела очередная буря с северо-востока. Согнувшись под сильными потоками ливня и брызгами, которые поднимал ветер, мужчины налегали на весла. Позже Масгрейв писал: «Мы гребли что было сил, настолько быстро, насколько могли тремя веслами и одним маленьким кормовым, которым действовал я, чтобы поскорее пересечь гавань».
Несколько раз их относило в сторону, но после длительной борьбы им удалось подойти к побережью гавани. Окоченевшими, сбитыми в кровь руками они втащили несколько камней в лодку для балласта, подняли парус и помчались, гонимые штормовым ветром, к дому, куда прибыли к пяти часам вечера, как раз когда стали сгущаться сумерки.
«Промокшие до нитки от дождя и брызг, мы едва стояли на ногах от голода, так как после завтрака у нас во рту не было ни крошки».
Прошло еще две недели, прежде чем они смогли вернуться к своему флагштоку, снова поставить его ровно и закрепить на нем огромный щит – четыре фута в длину и два фута шесть дюймов в ширину. На нем была нарисована буква «N», сообщающая проходящим кораблям, что потерпевшие крушение находятся к северу от этого знака.
«К щиту я также прикрепил бутылку с запиской, в которой сообщалось, где нас искать, и давались кое-какие инструкции по прохождению гавани, – пишет Масгрейв. – На тот случай, если у заметивших знак не будет возможности послать лодку к берегу за бутылкой, буква «N» укажет им направление, и, когда они обогнут мыс, мы их увидим и я доберусь до корабля как можно скорее».
Впрочем, уже через несколько дней вернулось осознание того, что даже самые бесстрашные китобои едва ли появятся у островов раньше октября – начала субантарктической весны, и отшельников вновь охватило уныние.
«День становится все короче, – записал Масгрейв 10 апреля, – нас ждет долгая мрачная зима с ее штормами без малейшей надежды вырваться отсюда. Как оставленные мною мои дорогие смогут справиться с нуждой, в которую я их вверг своим безрассудством и самонадеянностью, я боюсь даже думать. – В волнении разбрызгивая чернила из тюленьей крови, он восклицает: – Боже! Если бы только они были здесь со мной, насколько я был бы более счастлив, чем сейчас. Ведь у меня есть хорошее жилище и сколько угодно еды. И я бы тогда знал, по крайней мере, что все эти блага есть и у них, а так я не представляю, до какой степени доходят их лишения».
Эпигуайтт и вправду стал уютным жилищем, потому что в конце концов дом был полностью обшит соломой. То была очень утомительно долгая работа, причем весьма трудоемкая, поскольку в большой степени зависела от погоды, так как нельзя было привязывать солому к стенам под проливным дождем или при сильном ветре. И только в воскресенье, 27 марта, через два месяца после начала работы, Масгрейв смог с радостью записать в своем журнале, что они наконец закончили обшивку стен дома.
«Было израсходовано 5000 вязанок соломы весом фунт каждая, – сообщает он. – Таким образом, общий вес соломы на стенах дома составляет около двух тонн с четвертью».
Крышу они не стали крыть соломой, ограничившись двумя слоями парусины, что не сказалось на конечном результате, который он характеризует так: «Довольно тепло и уютно».
Они очень вовремя управились, потому что погода сильно испортилась как раз с того дня. Бури сменяли одна другую, сопровождаясь громом, молниями и внезапно оглушающими лавинами, когда целые скалы обрушивались – яростный прибой расшатывал их каменные основания. В глубине острова также происходили обвалы, целые склоны сползали под натиском потоков дождя и тяжестью снега. Тревожась за свой дом, отшельники радовались, что построили его на вершине холма – слава Богу! Лес вокруг Эпигуайтта был быстро сведен на дрова, однако между домом и берегом они предусмотрительно оставили полосу деревьев, которая прикрывала бы их шелестящий, трепещущий соломой дом от сильных, непрерывно дующих ветров.
«Ураганный ветер тряс, гнул, корежил деревья, срывая с них листву, которой не хватало цепкости удержаться на ветвях, и гнал облака изодранных, иссушенных листьев в сторону гавани, покрывая ими воду», – пишет Райналь.
Порой ветер так высоко и сильно швырял брызги прибоя, что обитатели Эпигуайтта слышали, как они осыпают их парусиновую крышу.
Дополняя рев бури, громовые раскаты и треск ломающихся ветвей, издали доносился жуткий и непонятный вой, напоминающий собачий лай. Поначалу мужчины думали, что это, возможно, как-то странно свистит ветер, но бушующая буря не позволяла проверить их предположение. Однако к 12 апреля запас свежего мяса подошел к концу, и им пришлось выйти из дома, несмотря на ужасную погоду.
Первыми ушли Алик и Энри, но, пока Райналь и Масгрейв собирались выйти за ними следом, вбежал запыхавшийся Энри.
– Собаки! – выдохнул он. – Два пса на берегу!
– Что? – воскликнули они.
Поначалу повар-португалец не мог говорить дальше, восстанавливая дыхание. Затем он описал, что видел.
«Одна собака – хорошая овчарка, – записал Райналь. – Белая с черным длинным лохматым хвостом. Другая, поменьше, похожа на смесь бульдога с мастифом».
Алик остался на берегу, чтобы приглядывать за ними и пытаться подманить их поближе, если получится. Схватив веревку и кусок солонины для приманки, Райналь и Масгрейв поспешили вслед за Энри, но к тому времени, когда они пришли на берег, собак там уже не было. Алик сообщил товарищам, что пытался подкрасться к ним ближе, но, как только он зашевелился, они скрылись среди деревьев.
Мужчины были страшно расстроены и подавлены. Кроме того, что собаки могли бы стать им хорошими компаньонами, они после обучения существенно облегчили бы им охоту.
«Я видел их следы, – пишет Масгрейв, – и меня радует то, что они видели собак. Судя по тому, как их описали парни, я думаю, это были овчарки».
Неподалеку мужчины обнаружили труп детеныша тюленя, вероятно убитого собаками. Потом они еще не раз слышали их лай вдали, но на глаза они больше так и не попадались. Кроме того, хотя они много раз видели следы свиней, самих свиней они также не встречали. Создавалось впечатление, что и собаки, и свиньи старательно обходили стороной Эпигуайтт и его обитателей, как будто, подобно морским львам на острове Восьмерка, в потерпевших крушение они увидели своих врагов.
