Анну ошеломил этот жест почтения. Когда адмирал уходил, она смотрела ему вслед. Потом глубоко вздохнула. Комната все еще хранила его запах, несмотря на то что Эскью уже закрыл за собой дверь. Пахло курительным табаком, сандаловым деревом и лосьоном «Бэй Рум». Сердце девушки затрепетало.
21
Деирдре жадно впилась зубами в хрустящее, зажаренное на костре мясо, которое протянула ей индианка. Это была лапка гигантской лягушки, которую аборигены приготовили над букканом, как и многое другое из того, что они находили в лесу или ловили в реке. Девушке показалось, что мясо похоже на курятину. На вкус это было весьма недурно, по крайней мере, намного лучше, чем то, что они ели в Дублине, умирая от голода.
В длинных, открытых с двух сторон домах было множество очагов, дым от которых выходил в основном наружу. Но несколько очагов чадили и внутрь, и дым ел глаза. Казалось, это ничуть не мешает индейцам; впрочем, им не нужно было целый день сидеть в доме.
Деирдре умоляла, чтобы ее отвязали и разрешили выйти наружу или хотя бы ненадолго отвели к реке, чтобы она могла помыться и справить нужду. Но индианки игнорировали ее просьбы. Если Деирдре вела себя слишком шумно и сердилась, они награждали ее пинками и грубыми толчками или просто не давали ей больше воды, пока от жажды ее язык не приклеивался к нёбу. Тогда за глоток воды Деирдре готова была на все.
Она отложила обглоданные косточки в сторону и отпила из глиняной плошки, которую ей подали женщины. Еды было мало, но вряд ли ей принесут еще что-нибудь до вечера. Индианки не были жестокими, просто присутствие Деирдре им надоело, и поэтому они раздражались, когда та начинала шуметь. В первый вечер ирландка допустила ошибку, когда снова и снова отчаянно звала Эдмонда. Тогда самая старшая из женщин, украшенная перьями и ракушками матрона, стала бить пленницу палкой, пока та не замолчала.
Деирдре проводила время в мучительном одиночестве. Днем индианки занимались своими делами: следили за снующими повсюду детьми, ощипывали птиц или потрошили рыбу, пекли на разогретых глиняных кругах кукурузные лепешки, плели из тростника циновки или ткали на примитивных станках полотно из туго скрученных растительных волокон.
Мимо Деирдре то и дело пробегали дети, смотрели на нее большими глазами и неоднократно пытались потрогать ее за волосы. Наверное, медно-рыжие кудри казались им самым удивительным в белой женщине. Но, как только Деирдре пыталась заговорить с малышами, они тут же исчезали.
Иногда в хижине появлялся мужчина. Он гордо прохаживался среди работающих женщин, следя за порядком и, казалось, не обращая на ирландку особого внимания. Но Деирдре заметила, что он за ней наблюдает. Это был один из тех туземцев, которые провели ее и Эдмонда в деревню. Девушка подозревала, что кацик приказал следить за ней в оба, а потом все рассказывать ему. Сам кацик пока что оставил ее в покое. Появляясь в поле зрения Деирдре, он не удостаивал ее даже взглядом. Но девушка знала: его безразличие – лишь притворство.
На ночь женщины и дети уходили в хижины и брали Деирдре с собой. В первую ночь ее привязали снаружи. Она не могла заснуть от многочисленных шорохов, издаваемых животными, и беспокоилась за Эдмонда. Только под утро девушка, сморенная усталостью, погрузилась в беспокойный сон. Вскоре старая индианка разбудила ее и затащила в большой дом, где Деирдре снова привязали к столбу и весь день не обращали на нее внимания. Следующую ночь Деирдре проспала в хижине вместе со старой женщиной. Здесь ей, привязанной к колу, пришлось спать на утрамбованном глиняном полу. Старуха, как и прочие индианки, провела ночь в гамаке.
Шел третий день после того, как они прибыли в индейскую деревню, а от пастора Эдмонда не было ни слуху ни духу. Деирдре просто не представляла, что с ним могли сделать дикари. С каждым часом страх за него мучил девушку все сильнее. Снова и снова Деирдре прокручивала в памяти случившееся и всякий раз пыталась задержаться на том моменте, когда она могла бы повести себя правильно и обернуть все к лучшему. Но, как ни старалась она вычислить этот момент, девушка не могла определить, был ли он вообще.
Вместе с кациком и двумя другими индейцами они пришли в деревню, которая представляла собой скопление хижин на поляне в джунглях. В центре стоял большой дом, где работали женщины. Он был также приспособлен для сна и отдыха мужчин. Когда они с Эдмондом вошли туда, на деревянном возвышении сидело шестеро индейцев. Женщины подавали им еду. Все с любопытством уставились на чужаков. Один из мужчин выглядел особенно внушительно. Это был седой, украшенный перьями и бисером человек. Он с важным видом и любопытством смотрел на белых чужаков. Эдмонд решил, что это вождь, и представился ему вежливо, как и подобает. Потом пастор обернулся к Деирдре и, немного робея, взглянул на нее:
– Теперь я должен объяснить индейцам, что скоро сюда придут солдаты и жителям деревни нужно покинуть свои жилища. Надеюсь, я сумею подобрать правильные слова! Похоже, все намного сложнее, чем я думал. У меня было слишком мало времени на то, чтобы выучить их язык.
Но, что бы он ни хотел сообщить мнимому вождю, все это осталось невысказанным. Настоящий кацик вышел из толпы. Его поддерживали двое мужчин, с которыми он пришел в деревню. Кацик без предупреждения схватил Эдмонда и выволок его из дома. Возмущенные крики пастора слышались среди гомона женских и детских голосов. Туземцы проследовали наружу. Деирдре хотела побежать за ними, но несколько женщин связали ее. С тех пор ирландка была пленницей индейцев.
Теперь-то она поняла, что старик был не вождем племени, а шаманом. Индейцы относились к нему с почтением, но еще большее уважение выказывали более молодому мужчине, приказы которого беспрекословно исполняли.
Накануне Деирдре наблюдала за странной религиозной церемонией: индейцы собрались вокруг старика и стали вслушиваться в его монотонное, гипнотическое пение. Они зажгли листья табака и других трав, начали вдыхать дым и, раскачиваясь, тихо издавать гудящие звуки, а старик барабанил по обтянутой звериной кожей калебасе и пел. С первого взгляда Деирдре показалось, что эта церемония похожа на ритуалы негров с Барбадоса. Там большинство стариков также были языческими колдунами, проводящими странные обряды.
В этот день индейцы тоже готовились к церемонии. Женщины и дети разрисовывали себя с ног до головы яркими красками, приготовленными из толченых растений и земли. Руки, ноги и лицо Деирдре также покрыли влажной кашицей. Она позволила проделать это с собой, потому что не хотела, чтобы ее снова били палкой, и старая индианка деловито приступила к процедуре. Перед тем как нанести краску на тело Деирдре, женщины грубо стащили с нее платье и сорочку, а затем надели на нее набедренную повязку и небольшую нагрудную повязку из грубой суконной ткани. С одной стороны, Деирдре радовалась, что наконец-то избавилась от пропитанного пóтом, безнадежно испачканного платья, с другой – ей было неловко из-за того, что на ее обнаженные ноги и руки станут глазеть дикари. С открытой стороны дома она заметила мужчин; их было больше, чем накануне. На теле у большинства из них виднелась свежая раскраска.
