— Плевать! — Меркулов потянул шеей в одну сторону, потом в другую, словно бы в горле у него возник комок. — Любой человек, идущий против законной власти, — преступник. Ваш Семенов — тоже преступник. Поэтому к нему надо так и относиться. Его нужно судить. А для того чтобы судить — надо арестовать. Выходит, вы, полковник, не можете справиться с простой задачей — арестовать негодяя. Что, скажете, не так? Не по зубам вам бурдюк в японском мундире и американских сапогах? Или по зубам? — Меркулов вскинул к глазам пенсне, посмотрел на полковника сквозь стекла, хотел нацепить «окуляры» на нос, но передумал, швырнул на стол.
Фон Вах молчал.
— Нет у вас ответа, — произнес Меркулов укоризненно. — надеюсь, с «Киодо-Мару » ни одна щепка не падает в воду незамеченной?
— Так точно — ни одна щепка!.. Шхуна обложена плотно, Более того, мы сейчас стараемся заслать на «Киодо-Мару» своего человека.
— Эт-то хорошо. — Меркулов повеселел. — В общем, Семенова надо арестовать во что бы то ни стало. Сделать это нужно при первой же возможности. Если сойдет на берег понюхать розы — арестовать немедленно, запрется в гальюне, чтобы сделать по-большому, — тут же выламывайте дверь и волоките со спущенными штанами в околоток, застрянет на корме, чтобы понежиться на солнышке, — подплывайте к корме и хватайте его за ноги! Не мне вас учить, полковник. — Меркулов сделался задумчивым, побарабанил пальцами по столу. — А когда арестуете, полковник, получите не только орден за номером одни, но и генеральские погоны. У меня все. Слово — за вами.
Капитан Авдалович продолжал действовать. Он еще раз побывал на Океанской, переговорил с георгиевским кавалером, — тот оказался душевным человеком, рассказал, где заработал крест и медали, пригласил серба даже отобедать с ним.
— Правда, пища моя — не бог весть что, отварная картошка, укроп, огурцы, жбан кваса и несколько ломтей малосольного кижуча. Но, господин хороший, чем богаты, тем, как говорится, и рады. Не побрезгуйте.
— Не побрезгую, — сказал Авдалович и извлек из кожаной полевой сумки бутылку рисовой водки. — Моя доля! — объявил он. — Негоже за стол садиться с пустыми руками.
Ничто так не объединяет людей, не укрепляет дружеские отношения, как подобные застолья. Авдалович остался доволен обедом.
— И когда же конкретно будем отмечать ваш день рождения? — спросил георгиевский кавалер.
— Восьмого числа.
— Куда поплывем? — спросил георгиевский кавалер, оказавшийся полным тезкой атамана, звали его Григорием Михайловичем, и Авдалович увидел в этом добрый знак. — На необитаемый остров?
— Нет, в планы внесены коррективы. Поплывем в Надеждинскую, — сказал Авдалович, поймал себя на излишней откровенности, поправился: — В район Надеждинской.
— В район так в район, — все поняв, произнес георгиевский кавалер.
В тот же вечер Авдалович закупил в местном магазинчике, принадлежавшем бывшему капралу японской экспедиционной армии, шампанского, ананасов, вяленой козлятины, рыбы, засоленной по-окинавски, несколько поллитровок саке, привез все это на катер.
— Для полного душевного комфорта, Григорий Михайлович, чтобы глаза радовались, нарвите обыкновенных полевых цветов, — попросил он георгиевского кавалера, — и поставьте на стол.
Георгиевский кавалер шутливо притиснул ко лбу два пальца.
— Бу сделано!
— А главное, Григорий Михайлович, никому, ни одному человеку, кто бы это ни был, хоть сам царь-батюшка, поднявшийся из могилы, ни слова, ни полслова о том, что я восьмого числа собираюсь отмечать свой день рождения, ладно? Иначе, если об этом узнает моя жена, знаете, что со мною будет?
Григорий Михайлович понимающе сжал губы в жесткую линию, потом рассмеялся.
— Знаю. Ну, а что касается вот этого, — георгиевский кавалер вновь выразительно сжал губы, — то даже если главный владивостокский полицейский вытащит свою саблю из ножен, то я все равно буду нем, как рыба.
— У моего дня рождения есть еще одна особенность он будет отмечаться ночью, при свете луны...
— Разве восьмого июня будет светить луна?
— Если не будет — закажем.
Фон Вах не спускал глаз с «Киодо-Мару» — в прямом смысле слова не спускал: иногда часами сидел с биноклем на берегу, в здании портовой таможенной службы, рассматривал шхуну. Когда видел Семенова — начинал материться: за всю свою жизнь, за все годы он не имел столько неприятностей, сколько схлопотал за эти несколько дней, у фон Ваха на языке сами по себе рождались ругательства, трескучим горохом высыпались наружу.
В такие минуты он забывал русский язык и переходил на немецкий, хотя немецкий по части ругательств здорово уступает русскому, ругательства на немецком звучат слишком пресно и тупо, будто вареный картон, ничего из него соорудить нельзя, а вот ругательства на русском — звонкие, хорошо отточенные, калиброванные, как артиллерийские снаряды, — выпустишь один такой снарядик, и на душе сразу легче делается, поскольку знаешь точно — он лег в цель. Поэтому фон Вах в немецкую речь совершенно произвольно, машинально старался вкрапливать русские ругательства. Получалось смешно, но нелитературно, публиковать высказывания Фон Ваха нельзя.
Когда очертания «Кнодо-Мару» начинали расплываться в окулярах, а усталые глаза прилипали к резиновым набойкам бинокля, фон Вах решительно отшвыривал дорогой цейсовский аппарат в сторону и прыгал в катер.
— Вперед, на «Киодо-Мару»! — командовал он.
Моряки, зная характер пруссака-полковника, топлива не жалели, едва ли не на самом причале врубали форсаж, и картер, ревя, будто неведомое чудовище, несся на огромной скорости прямо на шхуну, грозя вломиться ей в борт, в последний момент резко отворачивал в сторону, взбивал крупную пенную волну, тугую, как чугун, — волна клала «Киодо-Мару» набок, этим все и обходилось. Фон Вах, словно черт на помеле, уносился в морское пространство, там подавал команду сбросить обороты и снова подносил к глазам бинокль.
Конечно же эти катерные атаки не остались незамечениыми на «Киодо-Мару», полковник Буйвид на них обратил внимание давно и фон Ваха засек — каждый раз, глядя, как тот сатанински уносится на катере, ловко увертываясь от столкновения с «Киодо-Мару», — бурчал себе под нос:
— Вот таракан! Прищемить бы тебе усы дверью! Погоди, пруссачок, все еще впереди — по саму репку. Свое ты получишь.
Фон Вах злился: Семенов со шхуны па берег не сходил и делать этого, кажется, не собирался.
Седьмого июня от «Киодо-Мару» на берег отплыло сразу несколько катеров, во всех находились подтянутые, бравые, пахнущие «о’де колоном» семеновские офицеры, при оружии — наганах в новеньких кожаных кобурах и шашках, с одинаковыми штабными папками под мышкой. На пристани Эгершельда офицеров ждали три автомобиля. Офицеры посетили несколько богатых контор, штаб японской экспедиционной армии, зашли даже в универмаг Кунста и Альберса, где вручили учтивому коммерческому директору толстый конверт, склеенный из дорогого «вержэ» ручной работы.
