В конверт были вложены два билета на прием, который атаман Семенов давал на борту шхуны «Киодо-Мару».
Ни в одну из правительственных контор семеновские офицеры не завернули, приглашения не получил никто из членов меркуловского кабинета, ни один человек.
Первым о приеме узнал старший Меркулов, Спиридон Дионисьевич. Вызвал к себе младшего брата.
— Слышь, Коля, наш атаман решил устроить у себя прием на сто пятьдесят персон, — сообщил он по-домашнему.
— Когда? — спросил младший Меркулов, озабоченно посмотрел на часы.
— Завтра. Восьмого числа.
— А точнее? В котором часу?
— Не знаю. Приглашение, как ты сам догадываешься, он мне не прислал.
Младший Меркулов снова посмотрел на часы, машинально покрутил колесико завода.
— Ах, как было хорошо умыкнуть его с «Киодо-Мару» во время этой большой толкучки!
— И не думай, Коля! Начнется такая пальба, что в ней перебьют половину Владивостока. Семенова надо брать, когда из города уйдут и Маньчжурская дивизия, и Забайкальская бригада. Тогда Семенов будет гол как сокол — можно будет взять без всяких рукавиц.
— А если он попытается уйти вместе с ними?
— Интересный вопрос. Каким же способом? Надеюсь, ты его с «Киодо-Мару» не выпустишь?
— Не выпущу.
— А по воздуху на берег он перенестись не сумеет. Не дух бестелесный. Но вот на «Киодо-Мару» он уйти попытается обязательно. Есть у меня такое предчувствие, что вечерок, который атаман устраивает на шхуне, — прощальный.
— На «Киодо-Мару» он не уйдет. В море его встретят три наших миноносца. Они уже ждут шхуну. Уйти Семенову не дано.
«Отходняк» был накрыт на палубе «Киодо-Мару», только об отъезде Семенова никто не говорил — напротив, атаман, переходя от одной группы приглашенных к другой, речь вел совсем об ином — о том, что собирается здесь задержаться и, естественно, постарается найти с Меркуловыми общий язык. Пойдет на уступки, но язык этот обязательно найдет. Атаман не сомневался, что речи его до меркуловских ушей донесут — хоть и постарался полковник Буйвид, чтобы на пирушке этой не было «доброжелателей», а они тут все-таки есть. Имеются. Семенов был готов дать руку на отсечение.
С палубы убрали все лишнее, даже ящики, в которые были уложены шелковые крабовые сети, пропитанные специальным составом, предохраняющим шелк от гнилья, и те унесли — с одной стороны, чтобы места было побольше, с другой — ни к чему дразнить русских, которые не хуже японцев знают, как и чем можно ловить крабов; на катерах с берега доставили тридцать столов и белоснежные, хрустящие от крахмала скатерти.
Ну а затем к «Киодо-Мару» начали приставать катера один за другим, почти беспрерывно. Один доставил шампанское с водкой — количество ящиков было оглушающее, второй — свежие цветы в корзинах, третий — замоченное в вине мясо для шашлыков, а также ровно нарезанные и присыпанные мелкой морской солью ломти телятины для «асадо», четвертый — слабосольную рыбу — не только тающую во рту лососину, приготовленную местными умельцами, но и волжскую осетрину, а также три бочонка с икрой — два с красной, один с черной, пятый — рыбу свежую, для ухи и жарева, а также тунцов с сочным ярко-красным мясом, специально для гостей-японцев, которые готовы пожирать эту рыбу в сыром виде тоннами, был бы только соевый соус, шестой — пятнадцать мешков древесного угля для мангалов, седьмой — контейнер с сингапурскими фруктами...
У фон Ваха, который продолжал напряженно наблюдать за катерной мельтешней, в конце концов глаза «залипли» — косо притянулись к переносице и застыли в таком положении, предметы сдвинулись в сторону, замерли.
— Ух, я бы этого Семенова! — взвился он и перешел на немецкий язык — более привычный для себя, чем русский, в следующий миг спохватился, воткнул в немецкую лающую речь два похабных слова на русском и потребовал к себе врача с пузырьком глазных капель.
Атаман Семенов специально затеял всю эту возню с катерами, несколько суденышек подплывали к «Киодо-Мару» и вовсе груженными пустыми коробками — атаману важно было, чтобы люди, наблюдавшие за шхуной, привыкли к этой толчее, чтобы глаза у них «залипли» (как у фон Ваха) и в конце концов они перестали «класть взор» на отдельные катера, воспринимали происходящее как обычную кутерьму.
К вечеру катера начали доставлять на шхуну гостей — по одному, по два, по три — атаман денег на «игру» не пожалел, отстегнул по-купечески, без счета, сколько надо было Буйвиду, отвечавшему за представление, столько он мог и взять, жизнь гораздо дороже денег» — а когда все приглашенные прибыли, появился атаман.
Перед собравшимися Семенов выступил с речью — был он в парадной генеральской форме, при многочисленных орденах и наградной золотой сабле «За храбрость», полученной им от государя за подвиги в Первой мировой войне, блестящий наряд этот производил впечатление, что не замедлили дружно отметить все приглашенные. Дамы не сводили с атамана глаз.
Смысл речи сводился к лозунгу, ставшему в те годы особенно модным среди провинциальных лавочников: «Бей жидов, спасай Россию!»
Произнеся речь, атаман взял с подноса бокал, наполненный душистым розовым шампанским, выпил и, словно в некой раздумье задержав руку в воздухе, разжал пальцы. Бокал полетел на палубу.
«Хрясь!» — только осколки дорогого богемского стекла жгучей льдистой россыпью легли на хорошо отскобленные доски — будто на свадьбе, когда бьют бокалы и орут: «Горько!» Атаман не спеша вытер усы и многозначительно произнес:
— За то, чтобы с большевиками-коминтерновцами произошло то же самое! — Потянулся к нарезанному ломтями арбузу, доставленному из штатной приморской житницы под названием Сингапур, ухватив ломоть, проговорил: — Ну, а посуду бить совсем необязательно. — Усмехнулся и добавил: — Кроме меня.
Больше никто бить бокалы не стал — таких смелых не оказалось. К ногам атамана подкатился услужливый урядник в белом поварском фартуке и пышном накрахмаленном колпаке, украшавшем его голову, замахал привычно веником, сгребая искристые осколки в совок.
— Иначе под ногами будут хрустеть, ваше высокопревосходительство, — пробормотал урядник, млея оттого, что ему была поручена столь высокая миссия.
Атаман бросил ему в совок недогрызенную корку арбуза и потребовал еще шампанского.
— Хочу сказать еще один тост, — произнес он.
Семенов обвел глазами генералов: ближе всех к нему стоял осанистый, одетый в тесный парадный мундир Савельев, после некоторых раздумий переместившийся из Гродеково во Владивосток, о руку Савельева опиралась дама с породистым, чуть обрюзгшим лицом, дальше стояли еще несколько дам с напряженными, очень внимательными глазами, затем снова сверкало золото погон, рядом тесной кучкой сгрудились японцы — друзья атамана.
Паузу атаман держал долго — пожалуй, он даже перестарался, передержал ее, дама в розовом, опиравшаяся на руку Савельева и поедавшая атамана влюбленным взглядом, что рождало в душе Семенова некую хмельную гордость, неожиданно зааплодировала.
