Дейв взял лист бумаги и написал на нем крупными печатными буквами фамилию Кристиана Манеру.
– Раз уж мы говорим о числах… древние греки активно использовали в нумерологии привязку к алфавиту. Они присваивали буквам численные значения. У омеги, последней буквы, было самое большое значение – восемьсот. Ты сказал – оксюморон. Что ж, как мы говорили тем вечером, современные ученые присваивают омеге значение «единица» в попытке отыскать уравнение судьбы Вселенной, но две тысячи лет назад греки присваивали омеге внушительный вес восьми сотен.
– А альфа равна единице, – сказал О’Брайен.
– Совершенно верно.
Дейв отпил вина и улыбнулся; его зубы порозовели от темного вина, взгляд оживляли новые открытия.
– Сейчас я поищу в Интернете численные значения всех двадцати четырех букв греческого алфавита, – сказал он.
Дейв набрал запрос, и на экране появился греческий алфавит и история греческой нумерологии.
– Шон, взгляни сюда.
Дейв развернул экран ноутбука, чтобы О’Брайену было лучше видно.
Дейв смотрел на экран, нахмурив брови, в его глазах отражался свет. Он взял ручку и стал писать.
– Нумерологическое значение твоего имени, Шон, будет S – 200 плюс E – 5 плюс A – 1 плюс N – 50, то есть 256. В нумерологии много древнего мистицизма. Некоторые утверждают, что она связана с гаданиями и, как в случае омеги, увязана с судьбой Вселенной. Греческий философ Пифагор был убежден, что весь космос можно выразить посредством чисел… что приводит нас к ускользающему числу 666.
Дейв написал число на бумаге и сказал:
– По сей день многие люди, даже среди иерархов католической церкви, считают, что три шестерки означают человека, убившего множество христиан, – Нерона. Это именно греческая форма имени. Значение его не дает 666. А если память меня не подводит, то…
Дейв написал «Нерон Цезарь».
– …Сложив вместе Neron и Caesar, мы получим 666.
О’Брайен уставился на слова, потом произнес:
– Дейв, взгляни-ка сюда.
Он написал печатными буквами MANEROU и подчеркнул четыре из них.
– А вот и наш нынешний Нерон: MANEROU.
– Интересно, – заметил Дейв. – Давай попробуем добавить остальные и посмотрим, не станет ли еще интереснее.
На «Гибралтаре» появился босой Ник Кронус. Он нес три греческих сэндвича, завернутые в алюминиевую фольгу, и упаковку «Будвайзера». Темные волосы топорщились из-под бейсболки, красный плавательный костюм выгорел до цвета лосося.
– С твоей лодки так и не запахло спагетти, – заявил он, – и я сказал себе: сегодняшний вечер хорош для морского окуня, салата, помидоров, особого соуса Ника, если все это завернуто в теплую питу.
– Большие греческие сэндвичи, – сказал Дейв. – Очень славно!
– Сосиска, я припас рыбы и для тебя, – заметил Ник и достал кусочек окуня, завернутый в фольгу. – Шон, хочешь пива? На мой взгляд, мужик, оно тебе не помешает, причем срочно.
Пока Ник открывал банку пива, у О’Брайена зазвонил мобильник. Это был Дэн Грант.
– Ты добрался до матери Спеллинга? – спросил О’Брайен.
– Федералы прочитали буквы, но не въехали в содержание.
– В каком смысле?
– В смысле Транквилити-трейл. Это не дом. Это, блин, кладбище.
– Что?
О’Брайен помолчал.
– Там, должно быть, похоронена мать Спеллинга. А улика зарыта вместе с ней.
– Шон, можно забить на подпись судьи под ордером на обыск, но чтобы раскапывать могилы, нужен ордер суда. Я знаю, у нас цейтнот. В Старке уже собираются демонстрации по поводу смертной казни, и за, и против. Но я не буду рыться в могилах, не зная, есть ли там хоть что-то.
О’Брайен молчал.
– Имей в виду, это чертовски старое кладбище, – продолжал Грант. – Еще со времен испанцев и французских гугенотов. Искать там ее могилу в такое время суток, да еще когда близится буря, все равно что иголку в стоге сена.
– Дэн, я перезвоню, – сказал О’Брайен и повесил трубку. – Ник, ты говорил, что был в детстве на Патмосе.
– Точно. Это религиозный опыт. Иногда мне хочется вернуться туда.
– Судя по картине Босха «Святой Иоанн на Патмосе», Иоанн записывает. Богородица сходит вниз, ангел указывает на нее, а в гавани горит корабль.
Ник сделал большой глоток пива.
– Домициан выпинал святого человека. Он жил на Патмосе. Господь сказал ему, или всему человечеству: либо мы разгребаем все дерьмо и учимся ладить друг с другом, либо встречаем конец, омегу. Апокалипсис. Это все есть в Откровении.
– Вот оно! – воскликнул О’Брайен, и его пальцы заметались по клавиатуре компьютера.
– Шон, успокойся, – сказал Ник. – Тебе нужно отправиться на Патмос и научиться обретать внутреннее спокойствие.
– Сейчас я скорее обрету письмо Сэма Спеллинга. Я знаю, где оно!
– Где? – спросил Дейв.
Он и Ник смотрели на экран ноутбука.
– Там, куда его спрятал отец Каллахан. Он оставил прямое указание на последнюю книгу Библии: Откровение Иоанна Богослова. Отец Каллахан откуда-то знал, что Манеру родился на Патмосе. Посмотри на экран.
О’Брайен указал на строку из Откровения.
– Вот здесь, стих 13:18. «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». Фамилия Манеру в греческой нумерологии дает шестьсот шестьдесят шесть. Отец Каллахан, искусствовед, умирая, нарисовал символ с картины Босха. «Святой Иоанн на Патмосе». Он пытался написать «Патмос», но успел вывести только первые три буквы, а потом умер.
– Я лучше помолюсь, – заявил Ник. – Жуткое дело, мужики.
О’Брайен указал на экран.
– Омега, нарисованная отцом Каллаханом, есть прямо здесь, в Откровении. Вот стих 22:13 – «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний». И снова Апокалипсис – конец Библии, омега – конец. Я искал везде, а туда не посмотрел. Я уверен, отец Каллахан спрятал письмо Сэма Спеллинга в Откровении Иоанна – в Библии, которая лежит в церкви на кафедре. В каких-то пятнадцати футах от того места, где его убили.
– Не исключено, – заметил Дейв, – что отец Каллахан не написал название целиком, поскольку опасался возвращения убийцы. Он очень старался, Шон, чтобы ты разгадал его послание.
– И я еле справился.
– Но справился! – воскликнул Ник, кидая кусок питы Макс.
