Он чуть-чуть сжал ее запястье.
И она, конечно же, расслабилась. Как ужасно, что она не может сопротивляться, и как замечательно чувствовать, что все ее мышцы поддаются ему.
Патрик засмеялся, нагнулся и подвел ее руку ближе к своим губам. Саре тоже пришлось изогнуться, и в этот миг его рука охватила обе ее руки. Сару накрыла волна удовольствия. Ощущение казалось таким… правильным. Она чувствовала, что теперь ничего не сможет сделать не так. Раз он направляет ее, все получится идеально. Его грудь была прижата к ее спине, и они оба изящно склонились над тарелкой. Сто тысяч раз Сара видела, как он это делает. Его дуновение было таким слабым, будто к ее обнаженному запястью прикасался солнечный свет, кружась вихрем у нее в ладони. Патрик чуть изменил угол, воздух скользнул по ее пальцу, и золотая пыль закружилась в воздухе. Патрик ловко вел тарелку под падающим золотом, вертел ею, чтобы узор упавшего «пепла» был доведен до совершенства.
– Вот так, – повторил Патрик с той странной улыбкой, от которой Саре начинало казаться, будто она, обнаженная, стоит над бирюзовым морем на самом краю утеса и собирается упасть Патрику в руки, а потом они опрокинутся на песок и покатятся по залитому солнцем пляжу. – Понятно?
Подмигнув, он ушел.
Сара попыталась взять себя в руки и удержаться на воображаемом утесе, но зацепилась пальцем ноги за выступ на краю, волны откатились, и она плашмя шлепнулась на зазубренные камни.
Пальцы ног сильно, до боли, скрючились в туфлях. Сара не могла понять, чем его тарелка отличается от ее. Никак не могла. Шесть месяцев трудных и дорогих курсов в Culinaire. Почти пять месяцев стажировки. Огромные долги, из которых она пыталась вывернуться, получая стипендию стажера – четыреста евро в месяц. А она так до сих пор и не смогла увидеть, чем же отличаются тарелки. Иногда ей казалось, что еще чуть-чуть – и она поймет, в чем дело. Неужели в том, что его дыхание щекотало ее кожу?
Она сжала пальцы, закрывая ладонь, пытаясь удержать мимолетное дуновение. И ненавидела его за это дуновение. Она ненавидела Патрика так сильно, как только могла.
Глава 3
– А она хороша, – отметил Люк.
Патрик сворачивал лист горячей мягкой карамели из смеси сахара с изомальтом
[14] и не стал отвлекаться, чтобы проследить за взглядом шефа. В кондитерской кухне была только одна «она» – маленькая черноволосая практикантка. И сейчас брови ее почти наверняка были сдвинуты в упрямой сосредоточенности, как всегда бывает, когда она изо всех сил старается делать все точно так, как надо.
– Нам повезло, что ты заметил ее, когда вел занятия, – продолжил Люк. – Вот мне бы, например, и в голову не пришло, что девушка ее возраста, да с ее образованием, может заниматься таким делом, как наше.
В резюме американки Сары Лин было указано, что она получила диплом инженера в Калифорнийском технологическом институте. Сейчас ей двадцать четыре года, то есть она на девять лет старше типичного французского ученика, начинающего осваивать азы мастерства. Да любой шеф-повар, а не только Люк, не стал бы тратить свое время на приезжего, пожелавшего быстренько стать кондитером, а потом вернуться домой.
Патрик был полностью поглощен работой. Он осторожно добавлял в карамель красители bleu, blanc, rouge
[15], преодолевая сопротивление горячей массы, и не видел, чем занята Сара. А она несла полную дежу
[16], содержимое которой весило, вероятно, больше двадцати килограммов – девушка могла с ней управляться, ведь, обучая Сару, Патрик должен был делать ее сильнее, а не слабее.
Ей осталось тридцать шесть дней практики. Патрик вытягивал карамель в тонкую-тонкую ленту и, чтобы не разорвать ее, непрерывно перемещал из жара в холод и обратно, подставляя то под инфракрасную лампу, то под фен, подающий холодный воздух.
– Ты мог бы иногда говорить это ей. – Патрик всегда позволял себе давать советы своему шеф-повару, потому что они давно, еще в ранней юности, вместе росли приемышами в одной семье. – Ну, что она делает успехи.
Черные брови Люка немного поползли вверх, и это было его единственной реакцией. В остальном он оставался хладнокровен и невозмутим, как обычно. Однако ссадины и синяки у него на лице служили доказательством того, что хотя бы раз Патрик смог разбить самообладание Люка.
Чертов лицемер. Будто Патрик не знал, как у Люка вспыхивали бурные чувства, которые он подавлял нечеловеческим контролем.
– Я не уволил ее, – ответил Люк. – Разве этого мало? Так я еще должен хвалить ее за успехи? – Патрик поднял глаза к небесам. Этот шеф Леруа ниспослан ему как испытание. А Люк продолжал: – Дай-ка гляну… Хорошая работа.
Он подправил и подвернул край сине-бело-красной карамельной ленты. Она будет изображать фейерверк, сверкающий позади двухметровой шоколадной Эйфелевой башни, искрящейся вкраплениями сусального золота. Башня стояла на основании, покрытом съедобным зеркальным слоем. Патрик сам придумал, как создать такую поверхность – и это было его триумфом! – когда узнал о диэлектрических зеркалах
[17], разработанных в Массачусетском технологическом институте. Все парижские повара чертовски завидовали Патрику, но ни одному из них до сих пор не удалось раскрыть его секрет.
– Ладно тебе, всего-то пара слов. «Хорошо сделано». Едва губами шевельнешь.
Люк посмотрел на Патрика, будто говоря: «Чего-о-о?! А ну-ка, повтори!» Из-за таких взглядов Патрику хотелось убить Люка приблизительно пять миллионов раз за прошлые двенадцать лет.
– Она должна научиться самостоятельно судить, хорошо ли сделана ее работа. Если она будет зависеть от чужого мнения, то далеко не продвинется.
И это говорит человек, живущий ожиданием упоминания его имени в трехзвездочных обзорах! Из-за него и Патрик тоже жил ради трехзвездочных обзоров, хотя и считал, что ресторанные критики могут засунуть их себе в задницу.
– Она слишком строга к себе, Люк.
