Сережки полуночного Парижа скользнули по ее коже чуть ниже мочек, когда она запихивала свои вещи в шкафчик. Она хлопнула рукой по той женщине, которую видела в зеркале, закрепленном на внутренней стороне дверцы шкафчика.
«Тогда для чего ты все еще здесь?»
Будто хотел сказать «А для чего еще мне использовать тебя, кроме случайного секса?» Она не вписывалась в его жизнь. В его квартиру.
Сара выдернула сережки с огромным желанием швырнуть их куда-нибудь – например, ему в лицо или в мусорную корзину прямо у него на глазах. Но она не могла запросто выбросить что-то столь ценное. Наверняка в мире есть места, где стоимости таких сережек достаточно, чтобы кормить деревню в течение года. Поэтому она засунула их поглубже в шкафчик.
Казалось уместным, что это действие оставило ее уши голыми впервые за многие годы. Она приняла решение не носить и свои жемчужные сережки, купленные себе в награду за достижения в области инженерии, и решила все начать заново.
«Начать все заново. Без какой-либо поддержки.
Я не нуждаюсь в нем, я не нуждаюсь в нем.
Он мне безразличен.
Я сама по себе.
Черт побери, я могу обойтись без чьей-либо помощи. Я сама могу достичь своей мечты!»
Она мысленно построила вокруг себя оболочку, и в ней было прохладно и тихо. Шумы и сталкивающиеся тела отскакивали от ее силового поля. Сара могла сосредоточиться. Есть лишь она одна. Только это и имело значение.
«Тогда для чего ты все еще здесь?»
«Для того чтобы осуществить мою мечту. Мою. Я проделала весь этот путь и предала надежды родных не для того, чтобы теперь сдаться».
Холод мрамора пытался просочиться ей в кости и превратить ее саму в мраморную столешницу.
За пределами силового поля Сары Патрик сегодня был в особенно веселом настроении, будто просто не мог успокоиться, пока все не будут считать его особенным. В написанном его рукой распоряжении на доске говорилось, что сегодня Сара должна опять работать над карамельными туфельками. Хорошо. Она могла сосредоточиться на этом. На чем-то важном.
На том, что имело большее значение, чем он.
Когда на плите возле прохода она плавила сахар с изомальтом, Патрик перегнулся через рабочее место шефа Леруа прямо у нее на виду и выдавил из кондитерского мешка на мраморную плиту контур гигантского сердца из красного малинового соуса в комплекте с преувеличенно любвеобильными, поцелуйными губами. Усмехаясь, он одним движением закончил делать самый кончик сердца, вернулся на свое рабочее место и, поймав ее взгляд, подмигнул.
Появился шеф Леруа, секунду смотрел на нарисованное Патриком сердце – к чрезвычайному удивлению всех в кухнях, – запрокинул голову и громко расхохотался. Ничего себе. Неужели у него с Саммер Кори наконец-то что-то сложилось?
Патрик усмехнулся, до крайности довольный собой, и украдкой взглянул на Сару.
Она сразу же отвела взгляд, отнесла расплавленную массу к своим инфракрасным лампам и холодильникам и надела перчатки. Она собиралась установить довольно высокую температуру.
Происходящее вокруг не имело для нее никакого значения. Не было важно ни то, каким долгим и тяжелым был путь к профессии шеф-кондитера, ни то, какую боль причиняли ей невнимательные, жестокие поступки людей.
Она не будет вешать голову. Не будет хныкать. И никуда не уйдет.
Но боже, иногда ей так хотелось знать, как все это сделать!
И когда Патрик поставил перед ней только что сделанный им macaron, чтобы она его попробовала, она взяла да и показала ему средний палец, а потом с грохотом швырнула десерт через прилавок прямо в ближайшую мусорку.
Не подняв глаз и не проронив ни слова.
Патрик остановился лишь на полсекунды. Заметил ли он ее действия, она не знала. И не беспокоилась – не беспокоилась! – об этом.
* * *
Он не мог достучаться до нее. Осознание этого преследовало Патрика весь день, и ощущение было как от холодной, липкой, влажной одежды. Оно росло в нем, пока дыхание не стало поверхностным, а живот не отяжелел и не заныл.
Вокруг нее всегда был как бы экран, защищающий ее от него и всех остальных. Но раньше он был переливающейся, мерцающей, манящей оболочкой, вроде пузыря, и Патрик мог легко проскользнуть внутрь. Теперь же этот экран стал тверже, холоднее и толще. Патрик попытался поддразнить ее, чтобы, как он уже привык, попасть внутрь, но отскочил, получив ушибы и почувствовав холод.
Но она ведь поняла, что это сердце из малинового соуса он предназначил ей? А Люк был просто для отвода глаз. Допустим, она решила, что он и вправду сделал его для Люка, – но тогда что заставило Люка расхохотаться, ведь он почти никогда не позволял себе такого смеха? Сама она даже не улыбнулась. Даже не попыталась подумать, что это было хоть чуточку смешно.
Тем утром он лежал рядом с ней, такой открытой, нежной и спокойной, будто вся ее крошечная квартирка была наполнена безмятежным доверием. А сегодня ее отношение к нему внезапно изменилось. А он даже не понимал, что такого сделал.
Тошнота поднялась, отключая его мозги. «Сара. Что ты делаешь? Не надо, не делай этого».
Вот дерьмо. Он ни в коем случае не должен был становиться на колени перед нею на ступеньках над Парижем. Но она была так дьявольски хороша собой. И казалась такой… хрупкой, такой уязвимой, будто в самом деле хотела знать, что много значит для него.
«Это тебе урок, Патрик. Теперь не будешь показывать другим то, что имеет для тебя значение».
Что он за кретин, раз так повел себя? Опустился на колени у ног женщины… Каким надо быть идиотом, чтобы вот так выставить на всеобщее обозрение все важное для него?
* * *
Когда во второй половине дня во время перерыва Сара в джинсах и потертых, удобных черных теннисных туфлях вышла через черный ход отеля, Патрик прислонился к каменной стене, разглядывая ее маленький блокнот. Буквы в нем были похожи на печатные.
Действительно. Будто настоящий черный напечатанный шрифт. Тот же размер и та же форма букв. Различие было лишь в нажатии ручки на бумагу. Он провел пальцем по написанному. Это были записи его уроков – как правильно взбивать белки для безе и чем работа с изомальтом отличается от работы с сахаром для туфельки.
На следующей странице был рисунок небольшого фантастического торта, ничем не напоминающего те, что они делали в Leucé. Одна из ее собственных идей? Он наклонил голову, очарованный и заинтригованный. Внутри появился непонятный комок и начал подниматься через горло, пытаясь вывернуть его наизнанку и задушить.
Страшное ощущение. Боже, он фактически был готов лизать эту бумагу, только чтобы впитать побольше вкуса Сары, а она могла так легко игнорировать его – может, кто-нибудь и знал причину, но только не он.
