– И вот… и потом… ей надо было вызволить их. Они тайком добрались до границы с Южной Кореей, но… моему брату было три годика, и… ей пришлось выбирать, знаешь ли. Она была слишком слаба, чтобы нести его, а он был слишком слаб, чтобы идти, да и моей сестре было только пять лет… они быстро слабели от голода. И мама попросила каких-то крестьян присмотреть за ним… они пообещали… пока она не сможет вернуться. Она… она вернулась за ним, но они не сдержали обещания. Он… он умер. Он… бродил по полям, звал маму… потом совсем ослаб и уже не мог звать ее…
Патрик издал низкий звук и, не рассчитав свою силу, слишком крепко обнял ее.
– И… и… когда мама с моей сестрой добрались до Америки, то сразу же забеременела, чтобы никто не мог отослать их назад. И… у нее появилась я. Не знаю… мама должна была кем-то заменить его, моего брата… Знаешь, она… – Сара уткнулась лицом в грудь Патрика.
Случившееся с их семьей наполнило мамино сердце огромным горем. Когда из-за ночных кошмаров маленькая Сара отправлялась к маме, то находила ее в кровати. Мама лежала, свернувшись клубочком, и рыдала по сыну. Ее горе ни в какое сравнение не шло с каким-то там кошмарным сном Сары. Много лет прошло с тех пор, но мама по-прежнему плачет по ночам. Поэтому Сара не может позволить себе лить слезы. Стыдно быть слабой и реветь из-за таких пустяков, как неаккуратная карамельная туфелька.
– Сара, Сара, мне так жаль. – Патрик поднял ее руки и перецеловал все пальцы, будто боль испытали они. – Боже мой, твоя мама… О боже!
– Вот почему я не знаю своего биологического отца, да и не имеет значения, кем он был. Я даже не знаю, помнит ли мама, кто он. Она просто должна была забеременеть. Это было отчаянной необходимостью. А я должна… стоить того.
– Bon Dieu
[99]. – Патрик покачивал ее, прижимая к себе.
– Это же было не со мной, – сказала она. – Я тогда еще не родилась. Не знаю, почему ты успокаиваешь меня.
– А я знаю. Знаю, почему так поступаю. Просто прими это, хорошо?
Ей хотелось принять. Очень хотелось.
– Знаешь, это несправедливо, – прошептала она ему в рубашку, наслаждаясь уютом и одновременно отрицая свое право на него. – Ну, несправедливо, что ты меня успокаиваешь. Я же не страдала. Никогда не голодала. Мне никогда не причиняли боль. Я должна быть идеальной. Как ты.
Повисла тишина.
– Как кто?
Она приподнялась, опираясь руками на его грудь, чтобы видеть его лицо, и пожала плечом, почувствовав себя неловко.
– Ты всегда такой…
Она опять пожала плечами. Идеальный. А еще страстный, забавный, заботливый, флиртующий, очаровательный и неизменно… идеальный.
– Сара. Ты помнишь, что ты еще практикантка? И работаешь под моим руководством? И я соблазнил тебя? И ты все еще думаешь, что я идеальный?
– Достаточно идеальный для меня, – тихо ответила она.
Он смотрел на нее, лишившись дара речи. Потом глубоко вздохнул, и его грудь поднялась, несмотря на то что Сара опиралась на него.
Ее брови сошлись.
– Знаешь, я не спала с тобой только потому, что тогда я думала бы, будто обязана делать это, чтобы ты дал мне здесь постоянную работу, а это… было бы… Довольно оскорбительно, что ты мог бы так думать обо мне.
– Я знаю. Ты слишком правильная для такого. Но я-то действительно использовал свое положение, свою власть над тобой, чтобы обольстить тебя.
– Как это?
Ее начало разбирать любопытство.
Он смотрел на нее так, будто она притворялась недогадливой.
– Я заставил тебя доверять мне. Я приучил тебя к тому, чтобы ты позволяла мне находиться в твоем пространстве. Я заставил тебя восхищаться мной. Боже, а ты еще считаешь меня идеальным!
Она наклонила голову. Его слова прозвучали странно, будто…
– Патрик. Это не злоупотребление властью, а… это…
Ухаживание.
У Сары в животе медленно закружилось что-то непонятно прекрасное, и завихрения сменялись, будто в калейдоскопе, вот только она не могла различить узор в самой середине. Рассказать об этом Патрику она не могла – он бы начал смеяться.
– Думаю, что так и должно быть, – осторожно сказала она. – Когда… интересуешься кем-то, то сначала добиваешься доверия. Пытаешься сделать так, чтобы тот человек думал о тебе хорошо. Чтобы проводить с тобой время было приятно.
Черт, это звучит так мило. Если бы такими были все свидания во время учебы, она, возможно, могла бы ими наслаждаться.
– Да, но у тебя-то не было выбора. Я часто показывал тебе, как надо действовать правильно, и ты не могла каждый раз говорить мне, чтобы я вышел из твоего пространства.
Да, с этим не поспоришь, но ведь она и не пыталась говорить с ним. Пока Сара не научилась ненавидеть Патрика в целях самообороны, ей нравились их отношения. Нравились так сильно, что даже слишком.
– Но таковы особенности практики, Патрик. С тем же успехом и ты можешь утверждать, что это я соблазнила тебя, потому что под поварской курткой, будто сделанной из маршмеллоу, на мне было сексуальное белье, или потому что я казалась совсем беспомощной и постоянно нуждалась в твоем внимании.
– Нет, ты соблазнила меня тем, что просто была собой. Но, если бы я знал о нижнем белье, это было бы приятным, хотя и жестоким, дополнением.
Что значит просто была собой?
Она почувствовала себя странно. Ей хотелось охватить себя руками, будто она была готова развалиться на части, но в то же время хотелось распахнуть свои объятия для него.
– Ты использовал не власть, а…
Сара оборвала себя на полуслове.
Что-то неуловимо изменилось. Патрик насторожился, как серфингист, почуявший первый намек на прекрасную волну, появившуюся где-то далеко, на самом горизонте.
– А что?
– Все, – быстро ответила она. Его синие глаза засветились, и он затаил дыхание. – То, как ты заставляешь меня смеяться и как флиртуешь… поддразнивая, ну ты понимаешь. Ты всегда знаешь, что и как делать. Ты даешь мне почувствовать, что я могу и все у меня получится, надо лишь расслабиться и не торопиться. Ты великолепен, и все, что ты делаешь, выглядит очень красивым и легко достижимым, хотя на самом деле достичь этого не так-то легко. Когда ты рядом, возможным кажется все. Ты чертовски хорош, когда делаешь разные мелочи, помогающие всем в кухнях расслабиться, когда это необходимо. Сколько раз ты дразнил и отвлекал Люка, когда кто-нибудь выходил из себя и был готов ударить его, и ты всегда делал так, что Люк оставался человеком. Боже мой, иногда мне кажется, что только ты и сохраняешь в нем человеческую сущность, и то просто потому, что он тебе нравится. Ты вообще хорошо относишься к людям. То, как ты мной командуешь, не должно доставлять мне удовольствия, я не это имею в виду, но… – она закрыла лицо растопыренными пальцами, – мне очень приятно. Ты такой милый, и… я уже говорила, что ты великолепен?
