В Корее это было распространенным поверьем, и ее мать следовала ему неукоснительно. Но Саре не хотелось прерывать Патрика, чтобы сказать ему об этом.
– Но если люди таких культур не могут говорить… это самое, то не потому, что младенец им безразличен или они не заботятся о нем. Совсем наоборот. Ну, ты меня понимаешь… Сара.
Ее глаза защипало, и она смутилась. Это тоже случилось второй раз за день.
Но ведь она никогда не плачет.
– Просто… Сара, я знаю, что должен это тебе сказать. И знаю, что смешон. Но стоит мне попытаться, как возникает такое чувство, будто я привязываю тебя к погребальному костру и поджигаю его.
Его сердце под ее рукой и вправду билось как сумасшедшее. Пытаясь утихомирить его, Сара погладила грудь Патрика.
– Все в порядке, ты же знаешь, – мягко сказала она. – Я просто не понимаю, как ты можешь, ну… думать, что я красивая… Ведь я могу стать намного лучше, если буду работать усерднее. Я же должна стать для тебя идеальной. Но иногда… иногда… для меня так много значит, когда ты пытаешься показать это.
Его губы изогнулись в нежной улыбке. Он опустил голову и уперся лбом в ее лоб.
– Так мне легче верить в тебя, – прошептала она.
Ее рука все еще ласкала его грудь, а его сердце билось по-прежнему тяжело.
Он долго молчал.
– Ты же не просто так отказался от мечты стать инженером? – тихо спросила она. – Конечно, бывает, что ребенок сначала хочет стать актером, а потом пожарным или мусорщиком. Но у тебя явно что-то произошло.
Его тело напряглось.
– Люк тебе что-то наговорил?
– Нет. Смысл его слов был в том, что я не должна бояться открыть тебе свои чувства и спросить тебя.
– Он так сказал? – проворчал Патрик. – Вот ублюдок. – Но в этом плохом слове не прозвучало ни раздражения, ни злости, ни гнева. – Однако хватило же ему самоуверенности.
Это очевидно. Уж в чем в чем, а в этом у шеф-поваров недостатка никогда не было.
И поэтому было гораздо важнее обратить внимание на те случаи, когда уверенность в себе подводила их.
– Вот я и спрашиваю, – сказала Сара.
Но Патрик молчал, лишь двигал пальцами по ее колену.
– Она была точно такой же, – пробормотал он наконец.
– Твоя подруга?
– Моя мать, – ответил он и поморщился, смутившись. – Я знаю. Знаю. Мне двадцать семь. Пора уже отделиться от матери.
Какая странная мысль!
– А я никогда не захочу отделиться от моей мамы.
Но ее мама и не заслуживает, чтобы от нее «отделялись»!
Патрик как-то странно поежился, будто хотел пожать плечами, но не смог.
– Судя по твоим рассказам, у тебя невероятная мама. Хотел бы я быть наполовину таким же сильным, как она.
«О, какой ты милый». В приливе чувств Сара поцеловала его в висок. Он с почтением относится к ее маме, хотя даже не видел ее ни разу.
«А что же твоя мать…»
– Она была точно такой же, как кто? – осторожно спросила Сара. Ей показалось, что она, ну… вышла за пределы себя и вторгается в его сокровенный мир.
Патрик шумно выдохнул:
– Сначала она отнимает твои любимые игрушки. Если, ну, знаешь, ты что-то сделал не так. Отнимает самые любимые, конечно.
Мама, как только могла, баловала Сару и еще больше Данжи. Худшим наказанием для Сары было, когда мама просила ее пойти в свою комнату и подумать, как надо себя вести. И не страх перед наказанием удерживал Сару от битья пятками по стулу и рыданий над буквами, которые она не могла писать правильно. Просто так же, как мать ни в чем не могла отказать дочкам, Сара не могла ни в чем отказать маме – такое просто не приходило малышке в голову. Только в колледже Сара задумалась, кем она могла бы стать. Это случилось, когда в брошюрах своего Калтеха
[111] она нашла программы занятий в Париже.
– Потом настает очередь твоего лучшего друга, видеть которого ты теряешь право. Как и право играть в футбольной команде как раз после того, как тебя сделали капитаном.
От изумления у Сары раскрылся рот, и в животе внезапно появилось что-то болезненное.
– Поэтому ты учишься скрывать, какой друг тебе больше нравится, и говоришь о нем, как о придурке. Ты учишься действовать так, будто спортивные состязания тебе неприятны, и что это она тянет тебя туда, когда ты хочешь смотреть телевизор. – Он все время употреблял слово «ты», будто должен был отстраниться от воспоминаний. – Ты учишься страстно говорить об определенных телесериалах, будто важнее их ничего в мире нет.
Сара прикусила нижнюю губу и крепче обняла Патрика.
Внезапно он взглянул на нее.
– Я хорошо выучился таким штучкам, Сара. Но никогда не думал… Я не подозревал…
Она гладила его сильную руку через кожу куртки, вверх и вниз, сочувствуя ему. Переход к «я» произошел где-то очень глубоко в его душе. Сару начали охватывать печаль и отчаяние. Она уже предчувствовала – нет, знала, – каким болезненным окажется то, что он собирается вытащить на свет Божий.
– Знаешь, как тяжело я работал, чтобы подготовиться к технической карьере? – внезапно сказал он со злостью в голосе. – Когда мне было двенадцать, я понял, что число астронавтов невелико, а специальность инженера дает возможность добраться до звезд. И ты должен быть лучшим, чтобы создать марсоход или нечто подобное. А поскольку американцы занялись полетами на Марс, я должен буду поступить в наш лучший институт École Polytechnique
[112] и затем получить еще степень в США, обзавестись нужными связями. – Он поморщился. – У École Polytechnique есть замечательная программа обмена с Калифорнийским технологическим институтом, например. Мои оценки были чертовски хорошими. В классе я всегда был первым. И все сам, никто не помогал мне делать домашние задания, потому что моя мать была слишком занята, куря что-нибудь или проводя время с мужчинами. В течение трех гребаных лет каждую чертову ночь я работал после школы по пять часов или больше, если было надо. Вот тогда-то она и разозлилась на меня, потому что я нагрубил одному из ее любовников. Мне тогда было пятнадцать лет, и она выдернула меня из чертовой научной программы и отдала в ученики кондитера. Чтобы наказать меня. Потому что знала, как я хотел стать инженером. Она отняла у меня жизнь, Сара. Мою проклятую жизнь. Всякий раз, когда я вижу новости о марсоходах с такими именами, как «Возможность» и «Дух»
[113], я все еще… я опять начинаю ужасно ненавидеть ее.
