Их глазам предстала домашняя сцена. На брезентовом стуле сидел мужчина в форме начальника станции. На раскладушке полусидя-полулежа расположилась женщина, державшая на коленях голову девушки. Они могли бы казаться спящими, если бы не розовато-коричневый цвет их кожи. Запеченной кожи. Подойдя к матери, мальчик выставил перед собой руку, точно слепой. Он коснулся ее лица и отпрянул, ошеломленно глядя на свои пальцы. Он вопросительно посмотрел на Еву. Та осторожно последовала его примеру, но отдернула руку от раскаленного трупа, едва успела его коснуться. Ева взяла мальчика за руку и повела назад, в относительную прохладу угольного бункера, где они опустились на корточки в слабом свете фантомного дня. Женщины видели, как по черным щекам мальчика потекли слезы.
— Угарный газ, — сказала ему Ева.
Он поднял на нее непонимающий взгляд. Она показала на свой рот и тяжело задышала, закашлялась, потом изобразила, что засыпает.
— Без боли, — добавила она, четко выговаривая каждую букву. — Они как будто уснули.
Мальчик ничем не показал, что понял ее, но слезы у него полились еще сильнее. Ева опять взяла его за руку и указала вверх. Жара становилась невыносимой. Они выбрались наружу и поползли по груде мусора, которая пластами осыпалась в дыру, непрерывно изрыгавшую раскаленный воздух и запах печеного мяса. Измученные жаждой и обессиленные, они сели посреди каменных курганов, испускавших дым и рокотавших под ними; пыль и пот забивали им глаза. Мальчик смотрел на руины, позволяя грязным ручейкам сбегать по щекам.
В свои права незаметно вступил новый звук. Ни одна из подруг не могла бы точно сказать, в какой момент впервые услышала его. Он начался с фоновой вибрации, которая скорее ощущалась, чем воспринималась на слух, с мелкой дрожи, которая в летнюю ночь могла означать грозу. К вибрации очень скоро добавился звук, и ужасное дежавю заставило всех троих недоуменно переглянуться. Сирены не выли — но в этом и не было нужды. Общее затравленное отчаяние озвучила Ева:
— Боже мой, еще один рейд! Еще один! Что они пытаются с нами сделать? Ублюдки!
Вокруг них опять загорелись красные вспышки; на этот раз их резкое сияние заглушалось дымом, но когда они приближались к земле, света все равно хватало, чтобы отбрасывать густые тени. Рокот стоял теперь повсюду. Он расшатывал разоренную землю у них под ногами, плотнее сбивал обломки, разжигал с новой силой маленькие костры и валил стены, которым до сих пор удавалось стоять вертикально. Подруги и мальчик стали оглядываться по сторонам, отчаянно выискивая убежище. Призывно зияла черная дыра, которую они только что покинули. Они медлили: воспоминания о жаре, хищной тьме и запахе печеного мяса сдерживали их, и покрасневшие глаза высматривали альтернативу. Только когда первые удары опять сотрясли землю, они оставили тщетные поиски и поспешили к манящей черноте.
Втроем они спрятались на куче угля под открытым люком, и взрывы начали надвигаться на них знакомым сокрушительным шагом. Ударные волны перетекали одна в другую, пока не стало казаться, что следующая обязательно раздавит их смертоносным каблуком. Одна из бомб разорвалась так близко, что их швырнуло о стену и осыпало обломками не только сверху, но даже снизу — углем, который рикошетил от стен и частично погребал их под собой. Им же оставалось только свернуться клубком и зажимать ладонями уши, которые отказывались им служить. Пыль и дым терзали легкие. Тьма накрыла их саваном.
Взрывы прекратились, но земля продолжала дрожать. Грохот падающих стен и движение сыпучих обломков заставляли Мими зажимать лицо шарфом, привалившись к металлической лестнице в потенциальной братской могиле. В спину ей барабанил град из кирпича и цемента. Когда тряска прекратилась, Мими подняла голову, и ее взору предстал кромешный мрак. Вихри дыма и пыли забивали ей глаза и нос, скребли и без того измученные легкие. Пробираясь на ощупь и пытаясь хоть на короткие болезненные мгновения разлеплять веки, Мими нашла мальчика, который стоял на коленях и, согнувшись пополам, откашливался до рвоты. Но Евы нигде не было. Мими нащупала руку, потом плечо, а потом врезалась костяшками пальцев в гору обломков, которая, как ей пришлось осознать, покрывала голову ее подруги. Мими пронзительным воплем позвала мальчика на помощь, и их сбитые руки снова принялись раскапывать завал. Расчистив каменную насыпь, они перевернули Еву, и при свете сереющих пыльных вихрей Мими принялась отыскивать признаки жизни. Собственный пульс заглушал все остальное, а вибрация земли и глухота не оставляли шансов прослушать дыхание. В отчаянии, в перерывах между приступами кашля, грозившими разорвать ее легкие на части, Мими стала вдувать воздух в обмякшие губы, но те никак не хотели отвечать. Она бранилась и колотила безжизненное тело в ярости бессильного горя. В конце концов Мими сдалась и в изнеможении сползла по стене угольного бункера, но тут Ева зашевелилась. Она заморгала, а потом тоже начала кашлять, свернувшись в плюющийся комок. Когда приступ прошел, она подползла к Мими и мальчику и упала им на руки, тяжело дыша и вытирая с глаз кровь, которая текла из новой раны на голове.
Когда они наконец одолели подъем по лестнице и побрели по руинам, нанизанным на макаронины проводки, пыли в воздухе стало меньше, а дым по большей части рассеялся. Фосфорные зажигательные снаряды, призванные гнездиться на чердаках зданий, крыши которых срывало фугасными бомбами, в изобилии пылали среди уже разрушенных домов. Оголенная новыми ударами древесина горела и дымилась отдельными кострами. Спотыкаясь об осколки тотального разрушения, оглушенные какофонией, женщины и мальчик молча пробирались по улицам, которые и улицами-то вряд ли можно было назвать. Они видели цистерны, раковины, погнутые трубы, разбитое пианино, металлические остовы кроватей и почерневшие тела. Жажда нещадно мучила их, и они снова пошли к реке, то и дело останавливаясь и сворачиваясь в беспомощные комки, когда клубы дыма обволакивали их, вызывая страшные приступы кашля.
Подруги и мальчик опять спустились по лестнице на грязный берег, но не в то место, где прятались ночью, а ниже по течению. Бросившись на мелководье, они черпали воду ладонями и жадно пили, а потом упали между берегом и рекой, погрузив обожженные ступни в прохладные волны. Рядом, зацепившись за ветку дерева, прибилось два трупа. На одном из них, женском, юбка задралась до самой шеи, удвоив унижение смерти. Мальчик и женщины лежали на берегу, пока февральская прохлада не добралась до них и они не задрожали то ли от шока, то ли от холода. Стуча зубами и кашляя, они стали совещаться. Мальчик показал на северо-запад, в сторону возвышенности на противоположном берегу.
— Там живет мой дедушка. Мы с родителями и сестрой… — он запнулся, — …договаривались встретиться там, если бомбежка застанет нас порознь. Пойдете со мной?
Со второй попытки женщины поняли, о чем он говорит, и закивали в знак согласия. Когда Мими стала неуверенно подниматься на ноги, незажившая рана напомнила о себе жгучей болью. Втроем они присоединились к людям, бредущим прочь от погребального костра. Никто не разговаривал. Один мужчина шел по пояс голым, а на спине у него, точно вареный омар, болтался огромный волдырь. Женщина вела за собой девочку, другая рука которой висела безжизненным месивом переломов и порванных тканей. Какой-то ребенок прижимал к груди крошечную собачку: лишенную шерсти, розовую от ожогов, мертвую. Только всхлипывания время от времени нарушали тишину. Они перебрались по мосту на сторону Нойштадта
[104] и пошли вдоль реки, с каждым шагом возвращаясь в мир вертикальных зданий. Ни Мими, ни Ева не помнили, долго ли они ковыляли к своему убежищу. Как их встретил добрый дедушка и как он воспринял известие о смерти дочери и внучки, стерло из памяти изнеможение, подкосившее их на двое суток.
