– Надеюсь, вы уже выяснили обо всех, кого могли видеть на Космо-плейс перед той садовой дверью в тот или любой другой вечер и кто мог быть нашим анонимным клиентом? – спросил он инспектора.
– Естественно, я все выяснил! Для этого мне и выделили сержантов и констеблей, – раздражительно буркнул Телман. – Не могли же вы так быстро забыть об этом! Я иду с вами на встречу с этим генерал-майором Кингсли. Не сомневаюсь, что ваше мнение о нем будет весьма проницательным, но мне хочется также составить собственное мнение. – Он сжал зубы. – К тому же он один из всего двух очевидцев, которые, как мы узнали, присутствовали на том… сеансе.
В последнее слово Сэмюэль вложил всю злость и разочарование, испытанные за время общения с людьми, которые использовали свои права быть одураченными, включая в итоге в свой дурацкий круг и его самого. Ему не хотелось жалеть их, а еще меньше хотелось понимать, причем эта борьба за отчужденность от них ясно отражалась на его лице, как и то, что в итоге он ее проиграл.
Питт испытующе посмотрел на коллегу, ища следы возможных страхов или суеверий, но не обнаружил ничего подобного. Он поставил на стол опустевшую чашку.
– В чем дело? – с обидой спросил Телман.
Томас улыбнулся ему, но не насмешливо, а с удивившей его самого симпатией.
– Пустяки, – ответил он. – Давайте пойдем и побеседуем с Кингсли и спросим его, почему он ходил к мисс Ламонт и что она сумела сделать для него, особенно в тот вечер, когда умерла.
Он развернулся и направился по коридору к выходу, предоставив Сэмюэлю возможность пройти мимо него, после чего закрыл дверь и запер дом.
– Доброе утро, сэр, – приветливо произнес проходивший мимо почтальон. – Очередной чудесный денек.
– Да, – согласился Питт, не узнавая этого парня. – Доброе утро. Вы недавно на нашей улице?
– Да, сэр. Всего две недели, – ответил служащий. – Вроде уже начинаю узнавать жителей. Встречал и вашу хозяйку пару дней назад. Красивая дама. – Его глаза расширились. – Хотя с тех пор я не видел ее. Надеюсь, не приболела? В такую пору запросто можно подхватить сильную простуду, что печально, конечно, учитывая летнюю жару.
Томас уже хотел ответить, что его жена уехала отдыхать, но с внезапным испугом осознал, что почтальоном может прикинуться кто угодно – а потом передать кому угодно собранные сведения!
– Нет, спасибо, не беспокойтесь, – быстро ответил он. – Она прекрасно себя чувствует. Всего доброго.
– И вам, сэр, всего доброго. – И, насвистывая сквозь зубы, почтальон продолжил свой путь.
– Я могу поискать кэб, – предложил Телман, окидывая взглядом Кеппел-стрит и не обнаружив никаких свободных одноколок.
– Почему бы нам не прогуляться? – спросил Питт, выбрасывая из головы почтальона и размашистым шагом устремляясь на запад, в сторону Рассел-сквер. – До его дома не больше мили. Пройдем мимо Воспитательного дома, а там уж до Гаррисон-стрит рукой подать.
Сэмюэль удивленно хмыкнул и, ускорив шаг, поравнялся со своим бывшим шефом. Тот незаметно усмехнулся. Он понял, что Телмана озадачило именно то, как Питт узнал, где живет Рональд Кингсли: по его сведениям, Томас не наводил справок в полицейском участке. Наверное, решил он в итоге, Специальная служба давно заинтересовалась личностью Кингсли.
Они молча миновали Рассел-сквер, перешли через оживленное движение на Уорберн-плейс и направились по Бернард-стрит к Брансвик-сквер и к массивным старинным стенам приюта. Дальше они повернули направо, безотчетно решив уклониться в сторону от детского кладбища. Этот вид всегда наводил на Питта печаль, и, искоса глянув на своего спутника, он увидел те же опущенные глаза и сжатые губы. Томас вдруг потрясенно осознал, что за все годы их совместной службы очень мало узнал о прошлом Телмана, за исключением его досады на бедность, которая так часто проявлялась с полнейшей откровенностью, что воспринималась уже вполне естественно, не вызывая желания узнать, какие подлинные страдания могли породить ее. Грейси, вероятно, лучше, чем Томас, узнала душу этого парня с суровой внешностью. Но, с другой стороны, сама Грейси выросла на тех же узких улочках, где все боролись за элементарное выживание. Возможно, ей даже спрашивать ничего не пришлось. Она могла относиться к этому прошлому иначе, но понимала и настроение Сэмюэля.
Питт, будучи сыном лесника, воспитывался в загородном поместье сэра Артура Десмонда. Его родители служили там, и однажды его отца обвинили и признали виновным в браконьерстве – по убеждению Томаса, совершенно ошибочно. С годами пылкость этого убеждения ничуть не ослабла. Но он не голодал больше одного дня и не подвергался опасностям уличных нападений, не считая драк с ровесниками. Синяки были его самыми тяжкими травмами, хотя, разумеется, его мягкому месту тоже частенько перепадало – и вполне заслуженно – от главного садовника.
В полном молчании полицейские миновали место детского погребения. Слова тут были излишними, вовсе не нужными.
– У него есть телефон, – наконец сообщил Питт своему спутнику, когда они свернули на Гаррисон-стрит.
– Что? – Телман был поглощен собственными мыслями.
– У Кингсли есть телефон, – повторил Томас.
– Вы звонили ему? – испуганно спросил Сэмюэль.
– Нет, я обнаружил его в справочнике, – пояснил Питт.
Инспектор густо покраснел. Он не думал, что частные лица могут обзавестись телефонами, хотя и знал, что у самого Томаса телефон есть. Может, когда-нибудь он тоже сможет позволить себе такую роскошь, и может быть, даже в силу служебной необходимости, – но не сейчас. Он лишь недавно получил повышение и, осознавая собственную неопытность, испытывал неловкость, как бывает, когда новый воротничок нещадно натирает шею. И еще больше Сэмюэля изводило то, что он не чувствовал себя вполне готовым к такой должности – особенно благодаря тому, что Питт постоянно следил за его действиями, забрав у него первое же самостоятельное расследование.
Бок о бок они подошли к дому Рональда Кингсли, и лакей пригласил их войти. Их провели по довольно темному, отделанному дубовыми панелями холлу, три стены которого заполняли картины славных баталий. Но сейчас не время было задерживаться и читать медные таблички на рамах, чтобы выяснить, какие именно сражения там изобразили. На первый взгляд большинство из них относилось к наполеоновским временам. На одной картине запечатлели похороны. Она производила более сильное впечатление по сравнению с остальными благодаря более искусной и выразительной палитре и ощущению трагичности, исходившему от согбенных скорбных фигур. Может, так хоронили Мура
[19] после битвы при Ла-Корунье.
Утренняя гостиная, выдержанная в зеленовато-коричневых тонах, выглядела так же по-мужски строго, напоминая, скорее, рабочий кабинет благодаря кожаной мебели и книжным шкафам с толстыми единообразными томами. Противоположную стену украшала коллекция африканского оружия – разнообразные копья и оригинальные ассегаи
[20]. Явные вмятины и засечки на них свидетельствовали о боевом прошлом. На центральном столе темнела изящная, но несколько стилизованная бронзовая статуя гусара. Зато великолепная отливка его лошади выглядела весьма натурально.
