– В одном ты прав. – Дыхание ее было прерывистым и шумным. – Сюда действительно мог войти Луда или кто-нибудь еще. – Она отодвинулась от него и расправила свои смятые юбки. Только теперь Элфрун сообразила, насколько нескромно себя вела, и почувствовала, как ее щеки начинают пылать от стыда. – Вот, возьми. – Это была серая туника. – Она самая мягкая, хотя моль…
Финн поймал ее за запястье.
– Ты бы ушла со мной?
65
Разумеется, она отвергла это предложение.
Но сначала был момент потрясения, когда время словно остановилось, – так бывает, если с размаху упасть и сильно удариться о землю; момент, когда перед глазами пролетел другой вариант ее жизни, свободной от Донмута, жизни, в которой чувство вины, горе и чудовищная ответственность были не более чем обрывками ночного кошмара и в которой они с Финном бесконечным летом беззаботно бредут по зеленым лугам.
Картина была настолько реальной, что она даже разглядела цветущие полевые травы с нее ростом – «коровью петрушку», таволгу, вербейник; напоенный ароматами воздух прозрачен и наполнен жужжанием пчел, собирающих нектар, а обращенное к ней лицо Финна золотится в лучах яркого солнца.
А затем…
– Нет! – Она яростно замотала головой, злясь на Финна за то, что вызвал у нее такую соблазнительную иллюзию. – Как я могу?
Это было сродни той глупой мечте взять отцовское серебро и укрыться в каком-нибудь тихом убежище в сопровождении Видиа, однако в тысячу раз хуже, потому что это был Финн, все происходило на самом деле, и он смотрел сейчас на нее своими серебристо-серыми глазами, чуть приподняв брови, что каким-то непонятным образом возвращало его изможденному лицу все его очарование и живость.
Быстро встав на ноги, она снова сунула серую шерстяную тунику ему в руки и попятилась к выходу.
– И не смотри на меня так.
Он вышел за ней на свет, в зал с высоким потолком и гулким эхом.
– Я серьезно. Пойдем со мной.
Теперь челюсти его были крепко стиснуты, и ей показалось, что он сердится. Элфрун почувствовала, как в ней самой упреждающей волной поднимается злость.
– Я не могу. Это просто смешно. Надень тунику. И будь осторожен с левым рукавом: моль…
– Плевать на моль! – Он быстро шагнул вперед и взял ее за руку. – Я и правда говорю серьезно, Алврун. Ты должна пойти со мной. – Он бросил взгляд на дверь, а потом вновь стал смотреть на ее лицо. – Ты не понимаешь.
– Донмут…
– Донмут сам о себе позаботится. Здесь нет ни единой живой души, которая заботилась бы о тебе должным образом. Посмотри на себя! Я подумал, что ты слишком худая, когда встретил тебя год назад…
– Ты сказал, что я красивая! – Она не собиралась этого говорить, но слова предательски сорвались с ее губ сами собой.
– Ты и есть красивая. – Он покачал головой. – И сильная, и отважная. А еще добрая, если уж на то пошло. Добрее, чем следует быть. Но твое лицо… – Он поднял другую руку и нежно провел пальцем от ее брови до подбородка, не отрывая от нее взгляда, и она почувствовала, что тонет в его глазах. – Ты совсем отощала, Алврун, кожа да кости. А Донмут ведь не голодает – в этом году, по крайней мере. Ты совсем не следишь за собой, и всех остальных явно не волнует твой внешний вид. – Он крепче сжал ее запястье. – Но я не это хотел сказать. Алврун. – Голос его теперь звучал угрюмо. – Я слышал разное…
– Обо мне? Что ты слышал? – Ей показалось, что пол под ее ногами зашатался.
– Нет-нет, не о тебе. О… разном. На… на дорогах. – Он сделал паузу, подбирая слова. – Ну, ты сама знаешь, как относятся к путнику. На рынках. Люди… Думаю, они просто забывают о моем присутствии. – Взгляд его стал отчужденным, как будто он заглядывал в глубины своей памяти. – Грядут плохие времена.
– Для Донмута? – Пол по-прежнему покачивался.
– Для всей Нортумбрии. Но, судя по тому, что я видел и слышал… да, пожалуй, в первую очередь для Донмута.
Серьезность, с какой все это было сказано, ужаснула ее. И она постаралась заглушить свой страх злостью.
– Ну так разве я могу уйти в таком случае? Мои люди нуждаются во мне. Я не могу их бросить. Ты хочешь, чтобы я стала твоей женщиной? – Из памяти вспышкой возникла картина: загорелая рука Ингельда властно и по-хозяйски лежит на мягком чувственном изгибе белоснежного бедра Сетрит; она едва сдержала горячие слезы, внезапно подступившие к глазам. – С чего ты решил, что я такая доступная?
– Доступная? Ты? – Финн закрыл глаза. – Не нужно было мне просить тебя. Ни о чем. А если тяжелые времена действительно настанут, то в этом частично будет и моя вина. Наверное, для нас обоих было бы лучше, если бы вчера ночью ты оставила меня там, где нашла.
Она надолго замолчала, не в силах вымолвить ни слова. Это была какая-то бессмыслица.
– Но ты бы просто умер, – наконец сказала она.
– Да, вероятнее всего. – Он дернул своим здоровым плечом. – Знаешь, мужчины умирают. Они умирают все время.
Эта покорность судьбе привела ее в ярость.
– Ты думаешь, я этого не знаю?
– Мне неизвестно, Алврун, что ты знаешь и чего не знаешь. И мне неизвестно, чего ты хочешь. Я хотел, чтобы ты ушла со мной. Но это неважно. – Он стал к ней вполоборота и начал натягивать серую тунику через голову, дернувшись от боли, когда пришлось осторожно просовывать в рукав левую руку. Он был не такого крепкого телосложения, как Радмер, и туника обвисла на его плечах, но зато не было видно дырок, проеденных молью.
– Если позволишь, я бы переночевал сегодня где-нибудь здесь. – Голос его звучал холодно. – Мне необходимо отдохнуть, как ты понимаешь. А завтра с первыми лучами солнца я уйду.
– И куда же ты пойдешь?
Забывшись, он пожал плечами и вновь поморщился от боли.
– В Йорк, наверное. А потом – кто знает.
– Но ты же ранен!
– Со мной бывало такое и раньше. Выживу как-нибудь. – Он повернулся к двери зала, выходящей во двор.
– Финн! – Ее вдруг охватили паника и страстное желание удержать его, вернуть то общее, что, как ей казалось, их объединяло. – Ты, должно быть, умираешь от голода. Пойдем со мной в пекарню. Там сейчас как раз должны выносить хлеб для рабов.
Финн остановился, опершись рукой о дверной косяк.
– Ну конечно. Моя жизнь ведь полностью в твоем распоряжении.
– Что? – Она смахнула волосы, упавшие ей на лицо.
– Накорми меня вместе с остальными своими невольниками. Я знавал хозяев и похуже.
Элфрун испытывала невероятное, лишающее сил отчаяние – как будто кто-то открыл невидимый кран и выпустил из ее вен всю жизнь и радость. Всего несколько минут назад они были так близки, а теперь он спрятался в ледяной панцирь обиды и озлобленности, и она даже не догадывалась почему.
