Вдруг Элфрун приняла неожиданное решение.
Она пойдет к королю и архиепископу и попросит их взять Донмут под свою защиту. Она больше так не может. Целый год она старалась изо всех сил, но у нее ничего не вышло. Ржавчина и моль, воровство, распущенность и прелюбодеяние, а теперь еще и по ее землям рыщут бандиты.
А что будет с ней? Какова ее собственная судьба? Подняв голову, Элфрун невидящим взглядом уставилась на дальнюю стену конюшни, где на крючках висели уздечки и сбруя.
Это будет женский монастырь, если сильные мира сего согласятся с Абархильд.
Или замужество. Большинство женщин в ее возрасте были уже два-три года как замужем, с одним ребенком у груди и вторым, держащимся за юбку. Вероятнее всего, король отдаст Донмут кому-то из своих надежных и достойных подданных, суровому бородатому мужчине лет тридцати-сорока, возможно, с одним или двумя браками за плечами, а ее тело послужит печатью, скрепляющей эту сделку. Это будет кто-то вроде ее кузена Эдмунда. А невеста хочет этого? Разумеется, она всегда может сказать «нет», но можно себе представить, с каким недоумением будет воспринят ее отказ.
А если она и правда откажется, что ее ждет тогда?
Король пожимает плечами и указывает ей на дверь – она увидела это так четко, будто он стоял прямо перед ней.
Она может найти работу в каком-то другом поместье. Ее, умелую ткачиху, с распростертыми объятиями примут в доме любой из многочисленных дальних родственниц. Стóящая и умелая женщина не останется без крыши над головой, пока она не слишком стара для работы. А у добрых хозяев даже и для старухи найдется теплый угол, и сухарик, чтобы ей было что пожевать.
Однако за прошедший год она привыкла делать выбор и принимать решения. Привыкла к тому, что люди слушают ее. Даже если, выслушав, дают обещания и не выполняют их, если лгут. Даже если ее выбор и ее решения в итоге оказывались неправильными. Так что она должна забыть о роли бедного родственника.
Тогда что же?
Выбор у нее был, и Финн, похоже, понимал это.
Элфрун ощущала глубокую, охватившую все тело усталость, которая лишь отчасти объяснялась ночью, проведенной под открытым небом, и ужасами произошедшего с Финном и его компаньонами. Дело было в ней самой, в угрызениях совести, глупом тщеславии и страхе перед тем, что может случиться; это тяжкое бремя разрушало ее. Куда подевалась ее пресловутая вера, которая так необходима была ей сейчас? Она опустила взгляд на Финна. Губы его были слегка приоткрыты, а на лоб упала прядь тонких пепельных волос.
Пока она смотрела на него, он открыл глаза.
Словно во сне, обернувшемся в итоге кошмаром, она видела, как лицо его просветлело, правая рука потянулась к ней, но затем наступило пробуждение, память вернула его к реальности, и он тут же замкнулся и перевернулся на бок, как бы отгородившись от нее.
– Финн!
– Леди. – Он по-прежнему лежал к ней спиной.
– Кем вы с Аули приходитесь друг другу?
Она не имела права спрашивать его о таких вещах. Она и сама толком не знала, почему именно этот вопрос из всех, кружившихся у нее в голове, вдруг сорвался с ее губ. Но она знала, что Аули оставила его на ее попечение; и хотя это обстоятельство не гарантировало ответа, она считала, что, по крайней мере, позволяло ей задать этот вопрос.
Он долго не отвечал, а затем перевернулся на спину, зашуршав соломой, и осторожно сел, опираясь на здоровую руку; одеяло соскользнуло на солому.
– Аули.
– Да. – Ей пришлось прикусить губу, чтобы не начать подсказывать ему. Сестра. Кузина. Случайная попутчица. Все что угодно, кроме одного-единственного варианта, которого она так боялась.
Однако услышала она нечто совершенно иное, чего не могла предугадать.
– Алврун, Аули – моя хозяйка.
Она ошарашенно уставилась на него, не в состоянии сложить услышанные звуки в наполненные смыслом слова.
– Что ты хочешь этим сказать?
Он вздохнул.
– Я ее невольник. Я работаю на нее. Я принадлежу ей, ей и ее отцу.
– Ее отцу? Поводырю медведя?
– Кому, Миру? – Финн хрипло рассмеялся. – Нет-нет. Мир, и Холми, и я, мы все ее невольники.
– Так кто же ее отец? И где он?
– Этого я не знаю. Это его лодка должна была нас забрать, но был ли он в ней… – Финн пожал плечами и поморщился от боли. – За лето все могло случиться.
– Выходит, когда ты звал меня с собой…
Раб, намеревающийся получить свободу. Неудивительно, что он так грубо льстил ей. Должно быть, он еще при той их давней первой встрече в дюнах уже знал, кто она такая. Зеленая девчонка, имеющая доступ к отцовскому серебру и готовая улечься с первым встречным мужчиной, который назвал ее красавицей.
Пустота. Пустота. Она и не догадывалась, что можно чувствовать себя настолько униженной.
– Думаю, мне лучше уйти.
– Алврун!
Она развернулась и молча вышла из конюшни в тихие осенние сумерки.
66
Двор оказался пустынным – только клубы дыма очагов расползались в неподвижном сентябрьском воздухе, разнося запах приготовленной еды. Все, похоже, разошлись по домам ужинать, и Элфрун была им за это благодарна. Она раскраснелась и едва сдерживала слезы, и меньше всего ей сейчас хотелось бы повстречать Сетрит или кого-либо из местных сплетниц, которые вполне могли подслушать их с Финном разговор. Она вернется в ткацкую мастерскую – нет, сначала пойдет попросит половину хлеба и немного сыра. Ведь она не ела с… Тут она поняла, что не ела со вчерашнего вечера, и внезапно почувствовала приступ волчьего голода.
Однако не успела она сделать и десятка шагов от ворот конюшни, как услышала топот копыт, такой громкий и непривычный в узком замкнутом пространстве двора.
Элфрун резко обернулась, набрав воздуха в легкие, чтобы выкрикнуть что-то гневное и предостерегающее, но шанса ей не дали. По обе стороны от нее оказалось по всаднику в надвинутом на голову капюшоне, а третий летел прямо на нее, бросив поводья и свесившись вбок; на вытянутых руках он держал развернутый серый плащ. Прежде чем она успела удивиться и понять, что он затевает, ее голова и верхняя часть тела оказались окутанными жесткой колючей тканью. В ярости она попыталась высвободить руки, чтобы сбросить с себя эту удушливую оболочку, но в этот момент ее подхватили под мышки и забросили на спину одной из лошадей: она лежала лицом вниз, и лука седла больно давила ей в живот при каждом шаге лошади. Она закричала и попыталась сползти вбок, но лошадь в этот момент развернулась и рванула с места, переходя с рыси на легкий галоп, а затем – на галоп бешеный, и теперь Элфрун уже больше боялась свалиться на землю, чем остаться там, где была, независимо от того, что произошло и кем могли быть эти всадники.
Правда, она прекрасно понимала, кто это такие.
