Ее охватила злость. Как отец мог вот так взять и уйти? Если она чего-то и не знает относительно управления усадьбой, она сможет этому научиться. Она знала Донмут, его ближние и дальние поля, запруды и ловушки для рыбы, напряженный ритм летнего сбора урожая и зимнее бездействие, разные секреты пивоварни и пекарни.
Возможно, ей не хватало мастерства, с каким Абархильд управлялась с ткацким станком, и ее искусства врачевания, но она училась и готова была продолжать учиться, даже если бабушка пострижется в монахини. Насколько легче станет жизнь без постоянного страха перед тяжелой палкой Абархильд и ее жесткими словами! Здесь останутся только она и ее отец, и они будут трудиться вместе.
Но он сейчас уходил от нее, как будто речь шла о прикушенной губе или сбитой коленке…
Элфрун почувствовала острое желание по чему-нибудь стукнуть от злости. Она скрестила руки на груди и сердито насупилась.
Но по-прежнему продолжало светить солнышко. И Абархильд в заботах о Видиа забудет и о ней, и о рукоделии. Она может попросить в пекарне половину хлеба и уехать куда-нибудь на Маре, и тогда до конца дня ее вряд ли хватятся.
11
Ингельд придержал Бурю, и она перешла на шаг. Шок постепенно начал проходить, но он до сих пор переживал тот миг, после которого мир вокруг него рухнул. Они были так осторожны, едва дышали, двигались так, что даже трава не шевелилась, аккуратно ныряли под ветки, а их собаки беззвучно ступали по бокам. Лошадей они оставили привязанными на опушке леса. А под кронами деревьев все застыло, как бывает в полдень, когда затихают даже птицы, и только прохладная тень манила отдохнуть от монастырской суеты. Он не замечал жаркого солнца. Руки, сжимавшие поводья, до сих пор были скользкими от пота, а сердце глухо стучало в груди.
Почему собаки не учуяли его?
Вепрь, должно быть, спал: они едва не наступили на него. Словно неожиданно оживший черный валун, он с визгом сначала попятился в заросли ежевики, а затем бросился прямо на них с Данстеном. Видиа сильно толкнул его, так что он отлетел в сторону, а потом Видиа, всегда ступавший так аккуратно, вдруг споткнулся.
Страшные картины вновь и вновь прокручивались перед его мысленным взором.
Въехав во двор монастыря, он спешился, и ноги его с чавкающим звуком погрузились в грязь. Стоявший рядом Атульф попытался взять у него поводья, а тот белокурый парнишка, который следовал за Атульфом словно тень, остался стоять в нескольких шагах позади него. Он махнул им, чтобы они ушли, и жест получился более резким, чем ему хотелось бы.
Буря чувствовала себя плохо – теперь он это ощутил. Она была его любимицей, его славной темноглазой серой лошадкой, его стремительным средством передвижения. Он сам воспитал и объездил ее, а потом взял с собой, впервые отправившись в усадьбу архиепископа в Йорке шестнадцать лет тому назад, когда она была еще слишком юной, чтобы на ней можно было скакать. Словно не веря своим глазам, он смотрел на перепачканные в крови руки, на грязную одежду, на пятна и мазки запекшейся крови на светлой шкуре лошади. Возле него возник Хихред, широкоплечий дьякон с рыжеватыми волосами. Атульф что-то быстро и сбивчиво рассказывал ему, а тот кивал, водя глазами из стороны в сторону.
– Значит, это не ваша кровь, Ингельд. – Пауза. – Отец. Отец настоятель.
Должно быть, это был голос Хихреда. Атульф никогда не называл его отцом, даже теперь, когда он стал священником.
– Радмер сказал, что на его месте должен был быть я. – Ингельд слышал слова, которые произносили его губы, но при этом плохо понимал, что он говорит, и не знал, что скажет дальше. Он невероятно устал, и колени его подгибались под весом собственного тела.
Хихред засуетился, стал торопливо раздавать указания насчет холодной и горячей воды, свежего белья.
– Одна нога здесь, другая там.
– Мне нужно позаботиться о Буре. – Продолжая крепко держать ее под уздцы, Ингельд склонился к мощной, изящно изогнутой шее. Всегда первым делом заботиться о лошадях. Он сделал глубокий вдох и почувствовал, что мир вокруг него начал возвращаться в свое нормальное состояние.
– Пойдем, Кудда! – крикнул белокурому мальчишке Атульф, который снова появился рядом с ним. – Мы сами позаботимся о Буре.
– Я не могу. – Кудда выглядел затравленным. – Отец приказал мне к вечеру быть в кузнице. Сказал, что иначе поколотит меня.
– А я приказываю тебе помочь мне здесь.
Где этот юнец научился такому повелительному тону? Ингельд обернулся к мальчикам.
– Так это ты Кудда? Если отец хочет, чтобы ты шел домой, ты должен идти. – Он почувствовал, как Атульф ощетинился. – Никаких оправданий быть не может. Иди.
И Кудда ушел, причем с такой скоростью, что стало ясно: угрозы отца небезосновательны. Рядом появился Хихред с ведром воды.
– Отец настоятель. Отдайте мне поводья. Умойте свое лицо. Вы напугаете детей.
Подчинившись наконец, Ингельд сел прямо на утоптанную землю и плеснул в лицо водой. Размокшая кровь вновь стала источать острый запах. Он наклонился и окунул голову в ведро; шок от холодной воды окончательно привел его в чувство. Не вынимая голову и задержав дыхание, он нащупал ссохшиеся от крови пряди волос, которые начали размягчаться под его пальцами. Наконец он вынул голову из ведра, жадно хватая ртом воздух.
Вода в ведре потемнела, но на руках все еще оставались пятна запекшейся крови.
Атульф отвел Бурю в стойло, и Ингельд слышал, как юноша что-то приговаривает, успокаивая ее.
Славный парень у него, а он уже почти забыл, что имеет сына. Его ребенок от женщины, которая умерла много лет назад, и тем не менее о ней он вспоминал гораздо чаще, чем об этом мальчике, который постоянно находился у него перед глазами.
Взяв протянутое Хихредом полотенце, Ингельд начал вытираться и высушивать волосы, размазывая по жесткой поверхности льняной ткани кровь Видиа, которая, хоть и была теперь разбавлена до цвета розового шиповника, все равно оставляла следы, к чему бы он ни прикоснулся.
Проклятый Радмер.
В случившемся не было его вины. Видиа егерь, и земли поместья – его угодья. Видиа должен был знать, где находится зверь, должен был как следует разобраться в его следах, отметить, где оставлен помет, примят подлесок.
Абархильд вместе с Радмером вытащили его из его нового дома, которым стало для него имение архиепископа. Они вернули его в этот провинциальный и безотрадный маленький Донмут, при этом мать обещала ему все, что он, по ее мнению, мог хотеть, а брат все твердил о долге перед Богом, королем, родственниками и родиной. Неужели они принимали его за осла, которого одновременно бьют палкой и приманивают охапкой вялой травы?
К тому же он спас Видиа. Разве его можно было в чем-то винить? Данстен, оруженосец, человек жестокий и убийца, просто спрятался за зарослями ежевики, в то время как он, человек Господа, с криками бросился вперед, тыча копьем в сторону громадного зверя, который стоял над распростертым телом егеря и рвал его ребра своими клыками. Он один прогнал его, и тот скрылся, фыркая и визжа.
