Люди, планирующие предательство, всегда уязвимы.
Нортумбрианцы здесь, на южном берегу Хамбера, в землях Линдси, никогда не могли рассчитывать на радушный прием. А люди, с которыми у него была назначена тут встреча, могли попасть в любую беду.
Пока он карабкался вверх, то, что казалось серебристо-серым пнем ясеня, вдруг развернулось и поднялось, превратившись в фигуру человека. Приглядевшись, он узнал Финна.
– Молодец.
Финн кивнул.
– Давно ждешь?
Финн пожал плечами:
– Два-три дня. Я пришел из Линкольна.
– Как дела?
– Хорошо. У меня есть серебро для вас. Я закопал его. И еще одна новая вещь.
Дальше они пошли рядом, и Финн старался шагать в ногу с более крупным капитаном. Больше они не обменялись ни словом, пока не показались насыпь вокруг кирки и ров перед нею.
– Ты уже виделся с ними? – спросил Туури.
Финн покачал головой. Когда они приблизились к дамбе, по которой можно было пройти через ров, он отстал на пару шагов. И так всегда робкий с виду, теперь он выглядел совсем уж подобострастным и замкнутым. Туури расправил плечи.
Но напускать на себя важный вид не потребовалось. Перед киркой стояли привязанные лошади, а двери, и южные и северные, были распахнуты. Их ждали, им были рады. Под осенним солнцем прихорашивались белые голуби.
Последовали обычные учтивые фразы, подали эль и медовуху; по разные стороны Северного моря многие слова звучали одинаково. Затем аббат Бартона оставил их, очень довольный подарком – посеребренными медными чашами с выгравированными изображениями виноградных лоз и причудливых зверей, – и собеседники перешли к делу.
Финн только наблюдал за этим со стороны, впитывая все, что слышал, – это уже стало его второй натурой.
– Вот Нортумбрия. – Туури вытянул вперед свою левую руку с расставленными пальцами, тыльной стороной кисти вверх. – Тут реки, – он указал на пространство между большим и указательным пальцем, – здесь Хамбер. Здесь Тис, – зазор между указательным и средним пальцем, – здесь Тайн, – просвет между средним и безымянным, – а вот тут Форт.
Лицо тучного мужчины расплылось и сморщилось от широкой улыбки.
– Тогда ваш мизинец – это земли Файфа, а Бартон расположился у основания большого пальца.
Шеи у него не было – сплошные жировые складки. Откуда у человека может взяться столько жира?
Последовала вспышка смеха, хохотали дольше и громче, чем заслуживала его шутка.
– Итак, скажите нам, где и когда. – Туури кивал, ожидая, когда утихнет веселье. – Мы можем пригнать вам три корабля.
– Шестьдесят человек? – На этот раз подал голос тихий мужчина с волосами серовато-коричневого, мышиного цвета.
Туури снова кивнул.
– А это будут подходящие люди? Они умеют сражаться?
Туури начал отвечать, но тучный перебил его:
– Если бы вы видели их, то не задавали бы таких вопросов! Плавание на таких лодках сплачивает людей, как ничто на свете. Они там все как родные. Парни из хороших семей, и умеют управляться с мечом. Но главное – это лодки. Остановимся пока на этом, а уж я замолвлю слово… – Он умолк, подмигнул и закивал.
– Это корабли, – спокойно сказал Туури. – Не лодки. Так сколько вы заплатите?
– Простите. Конечно корабли.
Человек с мышиными волосами сказал:
– Просим нас извинить, – и, выразительно посмотрев на них, кивнул на дверь.
– Ты знаешь, кто они такие?
Внутренний двор был со всех сторон защищен от ветра, и Финн чувствовал, как тело расслабляется под ласковыми лучами солнца. Он закрыл глаза, и перед ним разостлался красный туман прикрытых век; Финн прислушивался к воркованию голубей на крыше и чириканью воробьев. Но тут же открыл глаза, когда Туури сказал:
– Этого толстого я уже видел раньше. Думаю, в Хедебю.
– Ха. Да, трудно не заметить, даже с таким зрением, как у меня! Тилмон. Он семь лет жил в Дейнмарче. А второй – Элред. Этот хочет быть королем северного Хамбера.
– А что не так с их нынешним королем?
Туури пожал плечами и сплюнул.
– Да ничего, – ухмыльнулся он. – В смысле, все.
– Значит, всего три судна?
Последовала еще одна ухмылка, обнажившая выщербленные зубы.
– Хочу кое-что придержать в резерве.
– Не много для армии. Три корабля. Маловато, чтобы завоевать корону.
Туури цыкнул зубом:
– Они начнут с малого. Торопятся. Будут совершать набеги по всему побережью, выбирая места для удара, где это будет чувствительнее всего. Попытаются вынудить противника принять сражение. Так обычно и начинаются подобные дела.
В дверях появился слуга, жестами приглашая их войти внутрь.
Тучный мужчина сказал:
– Мы с милордом принимаем ваши условия.
Они уселись поудобнее, намереваясь обговорить детали; обстановка стала неожиданно теплой. Финн наблюдал и слушал.
21
Абархильд подождала немного, потом вытянула руку и резко ткнула сомкнутыми пальцами Элфрун в ребра.
– Ой! Я же слушала!
Это была ложь лишь отчасти. День был долгим, хотя уже стоял октябрь и светлое время суток сократилось, долгим и еще более тяжелым оттого, что проходил он в обществе Луды за подсчетами и сопоставлением их жалких запасов зерна с тем количеством ртов, которое они должны были прокормить, включая домашних животных. И дело это было далеко не закончено. Миновало всего несколько недель после отъезда Радмера, а по ее ощущениям, прошла целая жизнь.
Ей казалось, что бабушка уже очень давно обосновалась в своем маленьком тесном бауэре, пристроенном к общему залу монастыря, где жили Хихред с парнями, а теперь еще и Фредегар. Этот иностранный священник, несмотря на свою холодность, стал здесь заметной фигурой, проводя все службы, в том числе и мессы. Ингельда они почти не видели. Он неделями пропадал в Йорке и даже пропустил шумную свадьбу Хирела и Сетрит, длившуюся день и ночь напролет.
Уже через несколько дней после отъезда отца Элфрун начала осознавать, что и наполовину не знает хозяйство Донмута, хотя раньше считала, что ей известно все. От всех этих мер, весов и прогнозов, вощеные дощечки с которыми Луда выкладывал перед нею, голова шла кругом.
Абархильд начала снова:
– Но сказала Агнесса: «Я уже была обещана Владыке Вселенной, Он прекраснее солнца и звезд, и Он сказал, что никогда не оставит меня…»
Элфрун всегда любила рассказы бабушки про дев-мучениц – это было главным ее удовольствием долгими зимами, сколько она себя помнила. Про Луцию – в самый короткий день года; про Агнессу и ее ягнят – в конце января; про Агату, чье чудотворное покрывало смогло усмирить огнедышащую гору, – еще через полмесяца. А с отъездом отца в Рим эти истории обрели для нее новый смысл. Но этим вечером ей трудно было сосредоточить свое внимание на сюжете: он был слишком знаком, и вдобавок ее многое тревожило.
