– Что?.. – Элфрун отдернула чашу.
Финн успокаивающим жестом положил ладонь на ее руку.
– Погодите. Я переведу вам все, что она говорит.
Он внимательно следил за пальцем девушки и слушал, что она произносит. Его пальцы сжимали ее руку чуть выше запястья, где кожа была открыта, потому что она закатила рукава, когда наливала вино. Он держал ее нежно, но крепко, а ладонь его была теплой и твердой. Она чувствовала, как основание его большого пальца прижимается чуть ниже косточки ее запястья, и от этого волнительного ощущения у нее перехватило дыхание.
Аули, чья речь становилась все более эмоциональной, замолчала. Элфрун не поняла ни слова из сказанного ею. Теперь она внимательно вглядывалась в лицо Элфрун, и ее поразило то, что глаза у этой девушки точно такого же приглушенного золотистого цвета, как и янтарные бусины на ее шее.
– Вот это вы, – сказал Финн. Он отпустил ее руку, чтобы показать ей что-то в чаше, и она с сожалением восприняла это высвобождение как утрату. Однако это чувство было заглушено почти таким же по силе желанием узнать, что сказала Аули. – Вот эта часть, эта волнистая линия. Она говорит о неудовлетворенности, промедлении.
Она кивнула. В этом был определенный смысл. Но они могли узнать об этом заранее. Они должны были сообразить, что через девять месяцев после отплытия Радмера на юг это стало основой и утком
[46] ткани ее жизни.
– А это что здесь, посередине? Кит?
– Кит? – Теперь, когда он показал ей пальцем, она смогла разглядеть каплеобразный контур с выгнутой спиной, но сама она никогда не угадала бы в этом кита.
– Это ваша судьба. Путешествие, а также превращение.
– Для меня? Морское путешествие? – Как всегда, она содрогнулась при мысли о морских глубинах и их обитателях.
– Возможно. Но то, что путешествие по воде, это точно. – Он нахмурился и что-то сказал Аули, а потом продолжил: – Ответ зависит от вопроса. А вот этот, последний участок, возле вас, – это тот человек, который значит для вас больше всего на свете.
У нее вновь перехватило дыхание.
– Ну и?..
– Алврун, вглядитесь в эти разводы. – В голосе его звучала нежность.
Она посмотрела, но ничего не увидела. Повернувшись к нему лицом и нахмурившись, она покачала головой:
– Я не понимаю.
– Этот человек окажется рядом в нужный момент. Однако для него это будет нелегко. Из-за глубокой воды. – Аули что-то сказала, и он добавил: – И крови. А еще огня.
Глубокая вода. Она застыла на месте. Гетин тревожно поднял голову и тихонько заскулил.
– Это мой отец?
– Так вы его любите больше всего на свете?
– Твой отец? – Внезапно рядом возник Атульф, который, отталкивая Элфрун, пытался заглянуть в чашу. – Это он имеется в виду? Он что, вернется? – Элфрун попыталась плечом заслонить от него чашу. – Но он ведь мертв!
Аули заговорила снова. Финн слушал ее и кивал.
– Аули думает, что он не мертв. Это что-то другое. – Он бережно взял чашу у нее из рук. – И это могут быть хорошие новости.
– Мой отец погиб, – сказала она. Эти слова резали ей слух, а под сердцем она почувствовалась тяжесть. – Вы должны были знать об этом. Это известно каждому. Данстен видел, что он утонул. – Зубы ее были стиснуты так крепко, что она удивлялась, как вообще может говорить. – Вы не сказали ничего такого, чего не могли бы узнать от меня самой или из сплетен, которых могли наслушаться в округе. – Она словно со стороны слышала, как с языка ее срываются горькие и обидные слова. – Вы играете со мной. Вы жестокие, – на ум вдруг пришло недавно произнесенное Лудой, – бродячие мошенники, и вы злоупотребили моим гостеприимством. И вы меня очень обяжете, если немедленно уйдете. – Теперь она понимала, почему Церковь осуждает гадания. Это были игры самого дьявола.
– Алврун… – Финн протянул к ней руку. – Не нужно так…
Она выхватила чашу у него из рук и швырнула ее. Она ударилась в дверной косяк и разлетелась на мелкие осколки. Гетин разразился яростным лаем.
– Убирайтесь!
52
– Так ты видел того медведя? Как он тебе?
Стояла тихая ночь. Неподалеку паслись их стреноженные лошади, и Атульф слышал, как они рвут зубами молодую сочную траву.
– Какого медведя? – со скучающей интонацией отозвался Аддан.
И сколько же их может быть, этих медведей? Атульф постарался не показать своего раздражения.
– Ну того, что пару недель назад был здесь с бродячими артистами. Что, правда, не видел? – Глаза Атульфа загорелись. Их «волчья стая» не собиралась уже несколько недель, и он побаивался, что им теперь будут помыкать, но оказалось, что у него есть что рассказать. – Ох, видел бы ты его когти! Он поборол нашего пастуха, а еще убил собак Ингельда.
– Дикий медведь? – недоверчиво переспросил Аддан. Он протянул руку и пошевелил палкой угли костра. – Никогда не слышал про диких медведей в наших краях.
Атульф покачал головой:
– Нет, этот был прирученный. В уздечке с цветными лентами.
– С цветными лентами? – фыркнул Аддан. – Скажешь тоже! Выходит, этот баловень мишка убил бедных маленьких собачек твоего отца? И что же вы за это с ним сделали? Содрали с него шкуру ради меха?
Атульф покраснел:
– Мы вынуждены были их всех отпустить. Элфрун не дала мне с ними посчитаться. – Он взглянул на Танкрада, который уже некоторое время сидел молча. – А в Иллингхэм они что, не заходили?
Танкрад пожал плечами.
– Откуда нам знать? Мы были при короле.
– Как… все трое? – Атульф почувствовал, как его начинает душить зависть. Он приложил все силы, чтобы это не стало заметно по его голосу. – Там были еще танцоры. Музыканты. Акробаты. Жаль, что вы этого не увидели. – Ему очень хотелось, чтобы рассказ его был как можно более впечатляющим. – У нас собралось множество зрителей. А потом еще приходил бродячий торговец, и это было всего несколько дней тому назад. Он был с девушкой, и та предсказала Элфрун ее судьбу…
– И что же она ей сказала? – Голос Танкрада вдруг дрогнул.
Атульф попытался вспомнить.
– Да всякие глупости. Что-то насчет промедления. И что тот, кого Элфрун любит больше всех, придет к ней сквозь огонь и воду. Ах да! А еще, что ей предстоит путешествие.
Танкрад, похоже, потерял к этому всякий интерес. Он встал. Они сейчас находились в небольшой расщелине в холмах над Иллингхэмом, и искры от их костра, кружась, уносились вверх, подхватываемые легким бризом, пока не терялись из виду в полночном небе. Над головой блестела серебристая лента Млечного Пути. Почувствовав пренебрежение к себе, Атульф внимательно следил за Танкрадом. Танкрад относился к нему порой очень тепло, чуть ли не с нежностью; в другие же моменты – как сейчас, например, – он становился отрешенным, замкнутым и был склонен говорить загадками и выдавать всякие двусмыслицы. На его худощавом лице, подсвеченном снизу пламенем костра, трудно было что-то прочесть. После долгого молчания Атульф спросил:
