– Мой отец позвонил как раз перед началом презентации. Можете сказать всем, что для проведения большого зимнего празднества он заручился поддержкой Музея американского искусства Уитни. Думаю, завтра по этому поводу вам позвонит миссис Сабра.
Мистер Редкин улыбнулся ей. Конечно, он улыбнулся. Но когда он улыбнулся, он взглянул на нее так, будто никогда не видел раньше, не видел по-настоящему, и в этот момент ничто больше не имело для нее значения. Мужчины порою делают так. Такие мужчины, как Марк Редкин.
– Это чудесно, Оливия. Давай обговорим это в ближайшее время.
И в этот момент он чуть коснулся ее руки. Это был ничего не значащий жест, но он пронзил ее током, изменил ее.
– Да, давайте. – Оливия сдерживала улыбку до тех пор, пока не развернулась и не пошла прочь.
4 ноября, суббота
Кейт
Я маялась с понедельника, и с этой маетой ничего нельзя было поделать – слишком глубоко она угнездилась. Что-то стряслось.
Оливия ушла к своему психиатру. Может быть, мне тоже стоило сходить.
Да, верно.
Не родился еще мозгоправ, которого я не смогла бы обдурить. Я посещала психоаналитиков, психотерапевтов, социальных работников и Справедливых Дадли
[13] всех мастей. Система изрыгает их на тебя. Я могу изобразить шок, ужас, отчаяние и печаль, приправленные чашкой крокодильих слез. Я сразу улавливала, что укладывается в сценарий, и я не доверяла ни одному из них. Будь сосредоточенной. Будь решительной. Будь умнее их. Меня бы заживо похоронили в приюте, если бы я не управляла каждым их шагом. Стипендии, образование, школы-интернаты, знакомство с богатыми детьми – уже тогда я знала, что это единственный путь вырваться на свободу. Моя мама вбила это в меня.
– Помни о призе, Кейт О’Брайан.
Она забыла, но я буду помнить.
Нельзя отвлекаться. Особенно на этого парня из булочной. Клодетт рассказала мне, что он таскался за всеми, пытаясь раздобыть мои координаты. Я ответила, что, если она или кто-нибудь из ее клики выдаст меня, я их расчленю. Конечно, мы посмеялись, но Клодетт была немного напугана. Как и должно быть.
Боже, и все-таки он крут. Точно мой тип. Я даже не знала, что существует мой тип, пока не увидела его с этой дурацкой бутылкой пива в руке. Стоп! Никто не прикасается ко мне. Ни к голове, ни к сердцу, ни к телу – только не так. Никто.
Что напомнило мне о том, что Редкин почти касался меня тысячу раз на собрании совета директоров. Но он сдавал назад, как будто знал, что не должен меня трогать. Быстро учится? Слишком быстро.
Я слишком много думала об этом. Со мной такое порою бывает. Это потому что я крайне напряжена. Мне нужно было развеяться, так что я включила свой ноут. Я обещала Оливии помочь с углубленным курсом истории, когда она вернется.
В какой-то момент в мою комнату вошла Анка. Она так делает. Она не входит к Оливии, но входит ко мне. Я не возражаю. Мне даже нравится это. Она заметила, что я лежу на кровати с ноутом, и цикнула, включая верхний свет.
– Кейт, нехорошо! Ты ослепнешь.
Она поставила на тумбочку кружку с зеленым чаем, о котором я не просила. Поблагодарила ли я ее? Я все еще блуждала во тьме, соскальзывая туда, где нашел нас мой отец. Обратно к тому моменту, когда он схватил меня, пропахший виски, кока-колой и сигаретами «Кэмел». Назад, туда, где он убеждал меня, что я была на него похожа. Он оказался прав?
Я была хуже него.
– Ты адски самоуверена, не то что твоя самодовольная мать. Ха-ха. Обдурила монашку. Ты вся в меня, сладкие щечки. Папочкина мошенница, папочкина лгунья. Признай это, Кэти.
– Нет.
Но это была правда. БЫЛА. Но теперь это не так, сэр. Отныне и далее я собиралась быть хорошей.
Я попыталась вспомнить исповедальную молитву, но сразу после слов «каюсь перед Господом Всемогущим» все спуталось в моей голове.
Ну, ладно, ладно, забудь об этом. Отче наш, сущий на небесах…
В понедельник утром я пойду прямо к сестре Роуз и расскажу ей все. Очищусь.
Да святится имя твое…
Обо всем этом.
Да приидет царствие твое…
Папа не двигался.
Он ждал.
Я не двигалась.
Я знала, как надо.
Да будет воля твоя…
Будет еще время для большого покаяния.
Что-то там про хлеб наш насущный…
Все нормально. Я заслужила покаяние. Я могу принять это. Но сестра возненавидит меня. Этого я принять не могла.
И прости нам прегрешения наши…
Нет, нет, она этого не сделает.
Как мы прощаем согрешившим против нас…
Вроде как монахини принимают обет или что-то подобное.
И не введи нас во искушение…
Что-то про заблудшую овцу или вроде того.
Но защити нас от зла. И я никогда, никогда больше не буду врать. Аминь.
– Признай это, Кэти. – Он сильнее вцепился в мои волосы.
Внезапно я стала несокрушимой. Как будто наполнилась силой, и она сияла изнутри.
– Ты папочкина маленькая мошенница. Девочка, ты дочь своего отца.
Нет! Это ложь.
– Признай это. Признай, что ты вся в меня. – Отец взглянул на часы. – Знаешь, что я скажу, дорогуша? Признай это, и я свалю отсюда. Уйду. Пикника не будет. Я не испорчу маленькую вечеринку, которую ты тут устроила. В Альберте меня ждет нефтяная вышка, а мой автобус уходит в девять тридцать. Но признай это, прежде чем я уйду, сделай мне этот маленький подарок.
Уедет? Он правда уедет? Вот так просто?
Он отпустил мои волосы, развернул к себе и низко склонился.
– Кэти, я должен узнать, что оставляю тут часть себя, и я уеду.
На глаза отца наворачивались слезы. Он и раньше так делал.
Мама начала плакать по-настоящему. Спокойно. Нельзя знать то, чего не знаешь.
Он опустил ладони мне на плечи, очень нежно.
– Кэти, девочка, ты ведь такая же, как я, правда?
Я смотрела прямо в его влажные глаза.
Только… еще… один… раз.
– Да, папа. Я такая же, как ты.
Солгала я тогда, или это была правда? Он сломал меня, или он меня создал? Я не знала. В ту ночь мой отец сел на автобус.
