Ален Гедж еще размышлял, что ему предпринять, а жена уже шагнула к сыну:
– Вот видишь, Поль. Именно поэтому я это сделала. Чтобы ты понял, что на самом деле, в реальности он тебе не нужен. Это как у наркоманов. Их надо насильно оторвать от наркотика, тогда они осознают, что есть жизнь и помимо него. Чем больше ты настаиваешь, тем яснее я понимаю, что сделала, как лучше для тебя. – Она выдержала мелодраматическую паузу. – И вообще, я наконец поступаю как настоящая мать.
Поль старательно внушал себе: нельзя ее бить, ни в коем случае нельзя.
– Мне девятнадцать лет, я совершеннолетний и сам за себя отвечаю. И ты мне, блин, отдашь мой компьютер.
Голос его звучал глухо.
Мать повернулась к отцу и торжествующе воскликнула:
– Вот видишь! Видишь! У него серьезные проблемы. Слышишь, какой у него голос? Видишь, насколько он напряжен? Совершенно как наркоман в ломке. Ему нужна помощь.
Блин, я сейчас ей вмажу. Нужно успокоиться.
– Ты посмотри, как он дрожит! Только что пена изо рта не идет!
– Да блин, ты понимаешь, что я из-за тебя свихнусь?! Ты мне всю жизнь отравила! Ты же моя мать, твою мамашу! Ты должна быть со мной ласкова, а ты все время меня оскорбляешь и унижаешь! – Он повернулся к отцу. – Вы обращаетесь со мной как с больным, как с инвалидом, как с ничтожеством, потому что вам удобнее считать меня малым ребенком. Она обращается со мной как с малолеткой просто потому, что боится морщин и седых волос.
Он увидел, как мать приближается. Подойдя вплотную, она вернула ему ту самую звучную пощечину, какую он мечтал дать ей. И прошипела ледяным шепотом, так что он так и не понял, слышал ли ее слова отец:
– А я? Обо мне ты подумал? О том, какое это ежедневное разочарование – иметь единственным ребенком тощего, асоциального, полного ненависти сопляка?
Это была вторая пощечина, бесконечно более болезненная, чем та, что обожгла его щеку пару секунд назад. Поль посмотрел вокруг, но ненависть застила ему глаза. В конце концов он взял стакан, стоявший на краю раковины. И швырнул его об пол. Стакан разбился, и куски разлетелись по кафельному полу.
Мать закрыла лицо руками и испустила долгий вопль, перешедший в “боже мой… все еще хуже, чем я думала”. Голос ее сорвался в подавленном рыдании. “Мы должны были действовать раньше, боюсь, уже слишком поздно. Мы должны были следить за ним, заметить симптомы”. Потом она обратилась к Полю:
– Мы сделаем все, чтобы тебе помочь. Не волнуйся, дорогой.
Отец был в шоке, но быстро опомнился.
– Поль, мне кажется, что мама права. Твое состояние ненормально. Ты уже не способен контролировать свои эмоции.
Швырнув стакан, Поль почувствовал себя странно опустошенным. Стоя перед ними в трусах, свесив руки, он усталым голосом заговорил:
– Вы не понимаете, что главная проблема моей жизни – это вы? Это она спятила. Это у нее большие проблемы. А ты, как всегда, встаешь на ее сторону.
– Первые часы – самые сложные, – ответил отец. – Это всегда так, но это пройдет. Уже завтра ты почувствуешь себя лучше.
– Нет, это так не пройдет. Я не останусь с вами на два дня без компа.
Но они его уже не слушали. Отец помогал матери сесть, словно перед ее носом взорвалась заминированная машина. Блин, из отца вышел бы дерьмовый коп, ни хрена не видит, что утешает террористку.
Поль вышел из кухни, старательно обходя осколки стекла, и вернулся к себе в комнату. Он чувствовал себя чужим всему, и прежде всего самому себе. Вся его ярость внезапно утихла. Осталось лишь ощущение, что в нем что-то сломалось. Теперь в нем не осталось гнева, он был уже далек от семейного цирка и в первый раз мог наконец действовать. Он подхватил вчерашнюю одежку и натянул на себя. Взял сумку, в которой носил свой ноут, и покидал туда кое-какие вещи. Вышел снова, прошел через гостиную. Нашел бумажник отца. Там было сорок евро и банковская карточка. Он положил их в карман. Слышно было, как мать рыдает на кухне и, всхлипывая, повторяет: “Он болен…”
Он тихо вышел. Перед домом оседлал свой велосипед и уехал, не оглянувшись.
Докатил до компьютерного магазина, где раньше уже покупал карты памяти. Зашел, выбрал маленький дрянной PC и оплатил его отцовской кредиткой. Никаких злоупотреблений, не надо ему навороченной машины. Он просто занял немного денег в порядке компенсации за кражу его компа. Естественно, если бы он нашел карточку матери, то без колебаний обзавелся бы Макбуком, который Apple только что выпустила в продажу.
Он вышел, доехал до вокзала и купил билет на ближайший поезд в Париж. До отхода оставалось два часа. Он отправился на проспект Альберта Эйнштейна и наконец нашел почти пустой “Макдак”. Заказал макзавтрак и уселся в зоне вайфая со своим новым компьютером. Когда он подключил его к розетке и к адаптеру, а на дисплее загорелась иконка вайфая, мозг его наконец включился тоже. Он отхлебнул кофе и ощутил какое-то пощипывание внутри, вроде подступающего восторга. Никто не знал, где он, а это высшая форма свободы. Он находился совершенно не там, где должен был бы находиться в данную минуту. От этой мысли ему вдруг захотелось есть. Он проглотил свой завтрак, сходил за вторым и стал поедать его, разглядывая одинокую пожилую даму, которая пила кофе за столиком напротив.
Он надеялся, что у отца в один прекрасный день хватит мужества уйти от матери и она кончит свои дни в одиночестве.
В ожидании этого чуда он ушел сам. Оставил этих двух полоумных наедине друг с другом. И это оказалось так легко… Почему он раньше этого не сделал? Зачем терпел весь этот их бред? Теперь ему это казалось непостижимым. Он вспоминал свои вечные проволочки и не видел в них ничего, кроме заражения их собственным безумием. Первый раз за долгие годы он чувствовал себя блаженно спокойным. На самом деле, наверно, именно это и удерживало его так долго: бешенство. Оно действовало как связующая нить между ними, как скользящая петля, которая от каждой ссоры затягивалась все туже. А когда перманентный гнев наконец угас, он сумел свалить.
Поль ушел, не задумываясь о смысле своего бегства, но теперь, сидя в одиночестве перед столиком, заваленным грязными картонными упаковками, ему пришлось признать, что он уже староват для побегов из дома. В его возрасте надо уходить окончательно. Он больше никогда не будет жить с ними. Он с наслаждением откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Свободен. Один и без гроша, ну и ладно, нечего портить себе первые часы свободы такими мелочами. Там видно будет. Надо действовать по порядку. Первая его цель – вырваться из Ла-Рошели и вернуться в Париж. Он подключился к чату. Марианна отправила ему сообщение, писала, что на Vox повесили статью про историю с вендеттой. Не просила помощи, просто говорила, что не знает, как ей быть. Зато от Кристофа никаких вестей.
Он написал им общий мейл:
Как вы знаете, я живу с родителями. Отношения у нас суперхреновые. Теперь они кинули мне чудовищнейшую подлянку. Мне пришлось от них уйти. Я возвращаюсь в Париж поездом, он приходит в 17.24, и идти мне некуда. Было бы классно, если бы кто-то из вас меня встретил и приютил, всего на несколько дней, пока я не найду решение. Я, мягко говоря, в жопе.
